Равновеликая
28 ноября 1901 года из двухэтажного особняка, отведённого кяхтинскими купцами Тибетской экспедиции, выносили ящики с коллекциями. Их везли в Верхнеудинск, чтобы оттуда отправить в Петербург. Но прежде посетили могилу Александры Викторовны Потаниной: начальник экспедиции Козлов заказал литию. Он и в Иркутске сразу же по приезде пришёл в женскую гимназию с лекцией об отважной путешественнице, хоть от него ожидали рассказа о собственной экспедиции.
Пётр Кузьмич Козлов не был сентиментален; у него в отряде каждый имел трёхлинейку, не единожды ею пользовался, стреляя по людям, и, если обошлось без потерь, то во многом благодаря его хладнокровию. Последняя экспедиция была трудной — два с половиной года переходов через тибетские перевалы, с перестрелками и засадами, под палящим солнцем. И, возможно, на фоне пережитого очень рельефно проступили четыре изнурительных путешествия Александры Потаниной, немолодой, болезненной и даже не владевшей оружием.
В биографическом очерке Александры Викторовны, выпущенном два года спустя после смерти, её значение показано опосредованно, через мужа — как его помощницы. Именно эту затушёванность ставил ей в заслугу друг семьи Николай Михайлович Ядринцев: «Соединив жизнь с человеком, цель которого была беззаветное служение идее и науке, она разделяла все лишения, тернистый путь его, нимало не думая о спокойствии и удобствах, и разделяла это служение сознательно, понимая всю важность долга, всю высоту задачи». Даже и в ярких, чувственных, завораживающих «Странствиях по Урянхайской земле» Александры Викторовны Ядринцев отмечал «необыкновенную простоту, скромность в рассказе» и даже боязнь «передать всю тяжёлую подкладку». Между тем «Странствия…» описаны лёгкой, уверенной, свободной, рукой ироничной, смелой, непосредственной и весёлой дамы. Впору задаваться вопросом, а читал ли уважаемый Николай Михайлович очерк или же положился на достойнейшего Григория Николаевича?
«Странствия по Урянхайской земле» появились в печати 15 лет спустя после экспедиции, и на тот момент у Александры Викторовны были публикации в «Русском богатстве», «Северном вестнике», Географическое общество наградило её серебряной медалью за работу «Буряты». Для женщин той поры это были серьёзные достижения, не случайно главные иркутские дамы составляли к Потаниной депутации, устраивали в честь неё вечера, юные курсистки брали жизнь Александры Викторовны за образец.
Однако же собственный её взгляд на себя был совсем иной. В очерке «Встреча с двумя монгольскими ванами» есть характерный абзац: «Среди браслетов, колец и прочего лежала засохшая роза…… и, странное дело: этот вид старого букетика, положенного тут как будто на память о каком-нибудь дне, или, может быть, даже встрече, вдруг приблизил меня к этой холодной и чопорной барыне-маньчжурке. В моём воображении создался целый роман». Который она так и не решилась писать. Отстранилась, спряталась за сослагательное наклонение: «Жизнь этого дома, насколько мне удалось наблюдать её, дала бы прекрасный материл писателю исторических романов».
Горьковатый привкус нереализованности ощущается и в её письмах: сетует на избыточность свободного времени, но и выйти за рамки мужниных интересов не может: «Вы говорите: описать ту жизнь, среди которой живёшь и которая совсем неизвестна. Всё дело в том, что жизнь, будничная жизнь, как она есть, тогда только и будет интересна, когда её хорошо опишут; а примись за это дело я, и будет то же, как если бы я вздумала нарисовать ту прелестную картину, которая расстилается перед нашими окнами и которая напоминает мне лучшие картины Рёйсдала».
С одной стороны, тонкий, наблюдательный, неженский ум, а с другой — неготовность дать ему настоящее применение и выгорание изнутри. Поздняя Потанина уже мало похожа на жизнерадостную участницу экспедиции по Урянхайской земле: язвительная, сутулая, с неровной походкой.
Учёный Сергей Фёдорович Ольденбург одним из немногих разглядел в Александре Викторовне величину, абсолютно равновеликую её выдающемуся супругу, и весьма сожалел, что «ей никогда не приходило в голову то, что приходится часто слышать теперь — что надо беречь масло своей лампады, которая должна светить другим, что будет недостойной слабостью поделиться этим маслом с нуждающимся братом». И далее: «Александра Викторовна в одном не права — она забыла, что была выдающейся путешественницей и тонким знатоком этнографии. Отдавая значительную часть своего времени и труда на совместную с Григорием Николаевичем работу во время путешествий, Александра Викторовна оставляла за собой только путевые заметки». Сказать вернее, за ней оставлялось только право на путевые заметки.
Подобный взгляд был очень распространён в России девятнадцатого столетия. Статус жены проистекал из статуса мужа: супруга генерала именовалась генеральшей, супруга полковника — полковницей и т.д. В народных слоях эта зависимость отражалась в виде приставки, производной от имени мужа: Татьяна Васиха, Степанида Мишиха, Василиса Андрюшиха.
Ратуя за образование и развитие женщин, публицисты имели в виду лишь несколько укрупнить их роль. При этом супруг представлялся подвижником, а все жертвы ему — служением. Историк Щапов пережил свою молодую жену; рано овдовели редактор «Восточного обозрения» Ядринцев и путешественник Потанин.
Из письма Г. Н. Потанина редакции «Восточного обозрения» от 17.05.1893
«Жена моя потеряла возможность продолжать путешествие. Ещё в Пекине с ней был припадок, выразившийся в общем упадке сил. Доктор Вендт советовал ей остаться в Пекине, она не согласилась. Протащили мы её более 1.000 вёрст в носилках под страхом, что её придётся вернуть в Пекин, но она проехала благополучно. Жаловалась только там, где приходилось задерживаться на неделю; это бывало обыкновенно в больших городах, как, например, в Си-ань-фу, Чен-ту-фу, Я-чжоу, пребывание в которых было похоже для неё на заключение в тюрьме. Приходилось ей сидеть безвыходно дней 7 или 10 в сыром, тесном и мрачном постоялом дворе, не решаясь, под страхом привлечь толпу зевак, высунуть нос не только со двора на улицу, но даже со своей комнаты на двор гостиницы. Когда же приехала в Тарсандо, она почувствовала ревматизм в ногах, который на две недели уложил её в постель. Теперь она поправилась, но нет-нет, а почувствует тоску в костях плюсен. Не может ходить более сорока саженей, чтобы не ощутить сильного утомления! Я должен был дать ей отдых и сам остаться при ней, не двигаясь с места. Я поездку в Восточный Тибет до Батана возложил на Василия Андреевича Кашкарова, который 14 мая и выехал из Тарсандо. Таким образом, я лишён был возможности нынешним летом подняться на альпийские поля; счастье это досталось одному Кашкарову. По описанию английского путешественника Гилля, вся дорога от Тарсандо до Батана представляет, за ничтожными исключениями, непрерывный ковёр цветов. Пожалуй, очутившись в этих полях, я бы не чувствовал в этих полях желания вернуться в Иркутск и до осени, по крайней мере, позабыл бы другие интересы, кроме ботанических и энтомологических».
Из газеты «Восточное обозрение» от 05.12.1893
«Нами получено известие, что Г. Н. Потанин, по совету врачей, из Пекина отправился морским путём в Европейскую Россию и намерен остановиться в Самаре, куда и просит адресовать ему письма на имя протоиерея Валериана Викторовича Лаврского. Тело А. В. Потаниной отправлено из Тяндзина с караваном 16 октября и прибудет в Кяхту не ранее как через 90 дней, то есть к половине января 1894 г».
Александру Викторовну привезли в Кяхту 18 декабря, а земле предали 23 января. Не все кяхтинцы знали, сколько перевалов одолела покойная, какими находками удивила европейских учёных, но все знали, что в холодном Успенском храме вот уже месяц с лишком стоит деревянный гроб, обитый чёрным сукном, а внутри второй гроб, металлический, и лежащая в нём пятый месяц уже ждёт упокоения и посмертных молитв. Деток после себя не оставила, брат — в Самаре, муж — в столице с середины января. То ли ждут обоих, то ли готовятся проводить торжественно, с телеграммами из разных концов империи. Это — дело хлопотное: надо же ведь сначала известить, а потом получить ответную телеграмму и деньги на венок. Это всё понятно, но от этого жалко не меньше, ведь ей уж давно хочется получить свой последний приют и нашу молитву заупокойную. Так, грешным делом, и подумаешь, а не лучше ли хоронят обыкновенную бабу — на третий день?
Протоиерей Михаил Сизой в прочувствованном, но и хорошо продуманном слове сразу определил: хороним «достойную супругу и сотрудницу приобретшего европейскую известность русского путешественника». Хоронили из сумм, собранных кяхтинцами. Откликнулось и купечество, и местные дамы, и попечительский комитет библиотеки, и члены ВСОИРГО, и учителя, и приказчики, и молодёжь. Кяхтинское духовенство не взяло денег за литургию и отпевание, певчие отказались от платы. Кажется, очень метко общее настроение передал Попов Иван Иванович: «взрыв сочувствия». В отсутствие мужа, добавим мы от себя.
Год спустя общество содействия учащимся в Петербурге сибирякам получило из Иркутска собранные по подписке деньги на стипендию имени Потаниной. Для этой же цели были посланы средства на стипендию при Высших женских курсах.
Летом 1899-го Потанин отправился в новое путешествие, на этот раз в Северо-Восточную Монголию. С прокладкой железной дороги стал чаще бывать в Иркутске, а, когда возвращался в Петербург, на вокзале собиралось много его почитателей. Григорий Николаевич прожил ещё 27 лет. На почётном положении корифея. Продолжал обрабатывать материалы экспедиций, ездил в научные командировки, в том числе и в Париж. Время от времени о нём писали газеты.
Из газеты «Восточное обозрение» от 05.12.1893
«Мы получили известие, что географический отдел общества естествоиспытателей, этнографии и антропологии при Московском университете, высоко ценя научные труды и заслуги покойной Александры Викторовны Потаниной, намерен издать сборник всех её статей, с приложением биографии покойной и её портрета. Издание это предполагается осуществить при помощи подписки среди сибиряков. Издатели просят также доставить им и биографические материалы».
Из дневника И. И. Серебренникова
«15 сентября 1915 года. Сегодня городская дума избрала Потанина почётным гражданином г. Иркутска, учредила 15 стипендий его имени, ассигновала средства на издание популярной биографии знаменитого путешественника и ветерана сибирской общественности. Это постановление думы встречено всеми с чувством полного удовлетворения. 21 сентября 1915 года состоялось чествование Г. Н. Потанина. Большой думский зал не мог вместить всех желающих: почётного гражданина Сибири чествовали по заслугам. Утром я был у генерал-губернатора и губернатора и пригласил того и другого пожаловать на чествование. Оба дали условное согласие на это, и оба не прибыли на чествование, видимо, не желая стеснять собрание».
Из «Воспоминаний» Г. Н. Потанина
«Сестра Лаврского Александра Викторовна служила классной дамой в нижегородском женском епархиальном училище. Они прожили в Никольске неделю. Я почти каждый день бывал у них. Иногда мы уходили все вчетвером за город — пошляться по лесу, примыкающему к городу. Нижегородская гостья была в восхищении от этой близости к природе и завидовала мне.
Очевидно, в девице зародилось сильное сожаление к полному сил узнику, жаждущему света и замурованному в уездном городишке. Несмотря на такие душевные разоблачения, мы расстались, не решившись предложить друг другу завести переписку. Но мне пришлось писать ей в Нижний: я задумал вести метеорологические наблюдения, добыл из Петербурга инструменты и строил будку. Дело оставалось за часами: у меня не было часов. Я спросил у Лаврского, могу ли я затруднить его сестру просьбой купить часы в Нижнем и выслать в Никольск. Он сказал, что она сделает это с удовольствием.
Переписка моя с Нижним Новгородом не остановилась тотчас после покупки часов: постепенно она из деловой переписки превратилась в интимную и закончилась тем, что я ступил «на коварную наклонную плоскость». Это выражение А. В. Лаврская вычитала в каком-то английском романе и очень часто его употребляла.
Все свои письма я обязан был передавать не на почту, а в руки исправника, и при этом незапечатанными, так что всё развитие моего чувства, от начала до конца, происходило на глазах исправника, а он имел удовольствие еженедельно читать мой роман. Я чувствовал себя в положении первобытного жителя острова Фиджи или острова Таити, о которых путешественники рассказывают, что у них перипетии любовных романов происходят публично, на открытом воздухе, перед троном, на котором сидит царица островов. Исправник всё знал: все мои переговоры с матерью моей невесты, знал о дне, когда она должна со своими дочерями приехать в Никольск, в чьём доме я им приготовил квартиру. Он знал также, что мы собираемся венчальный обряд устроить секретно, и говорил: «Может быть, это и удастся, и никто в церковь не попадёт, но я-то всё-таки узнаю и приветствовать буду». Несмотря, однако, на бдительность и всеведение полиции, на нашем обряде, кроме неизбежных лиц, никого не было».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс
