Жизнь и работа в тыловом Иркутске

Только со Дня Победы прошло 70 лет, с начала войны 74 года — огромный срок, за который из памяти стерлось многое, а какие-то вещи и вспоминать не хочется. Не дай Бог современному поколению испытать то же самое.

Начало войны я встретила пятнадцатилетней девчонкой. В этот июньский день я вместе с мамой приехала из Китоя в Иркутск, к старшему 19-летнему брату, который учился в Ремесленном училище в предместье Марата на улице Рабочего штаба. Радостной встречи не получилось…

Весь 41-й год и весну 42-го я жила в Китое, пыталась ходить в школу, чтобы закончить хотя бы семь классов, но учебу чаще пропускала, ходить было не в чем, голодно… Да и пятеро младших братьев и сестер требовали внимания, помогала чем могла маме по хозяйству.

С июня 1942 года переехала в Иркутск, брат помог пристроиться на учебу в Ремесленное училище. В этот же год его забрали на фронт. Проучившись девять с половиной месяцев, с 17 марта 1943 года начала работать на иркутском авторемонтном заводе, что располагался в Марата на улице Шевцова. Это предприятие сохранилось и сейчас под названием Иркутский завод дорожных машин.

В Иркутске жила у тетки — жены маминого брата Ульяны Котовой, работавшей курьером на телеграфе. Ее дом — двухэтажное деревянное здание по адресу ул. Фридриха Энгельса, 2 не сохранился, а во время войны там было еще пять таких домов. Ульяне и своих забот хватало, не говоря уж о том, чтобы думать о «подкидыше» от родственников. Приходилось как-то ютиться по углам, спать в нетопленной кухне. Часов в доме не было, рано утром вскакивала и шла на работу пешком, через Ушаковку, каждый день боялась опоздать. Во время войны и несколько лет после ее окончания с трудовой дисциплиной было очень строго. За пятиминутное опоздание судили, за часовое — сажали в тюрьму. Мою двоюродную сестру Марусю за день прогула посадили на два года… Один раз я проспала, бежала со всех ног, опоздала, наверное, минут на десять. Чтобы на проходной завода избежать неприятностей, полезла через забор, мастер меня заметил, но не сдал, обошлось.

Первое время после окончания училища работала в автомеханическом цеху завода, накручивала резьбу на гайках, болтах. Потом меня перевели в разборочный цех, где я была единственной девушкой. Наш завод ремонтировал грузовики ЗИС для армии. На окраине Марата был огромный пустырь, куда с вокзала свозили разбитые на фронте машины. Оттуда их перевозили на наш завод, где разбирали, из запчастей двух-трех неисправных автомобилей собирали один, полностью рабочий, а в столярном и кузнечном цеху к нему приделывали новенькие кабину и кузов.

В разборочном цеху я отвечала за двигатели, разбирала их до последней гаечки. Рядом стояла моечная машина и огромные ванны с каустической содой. Отобранные и промытые детали двигателя уходили по конвейеру мастеру, который отбирал нужные.

Той тяжелой, утомительной работой и запомнились почти все дни войны. Смены на заводе ведь занимали большую их часть, трудились как минимум по 12 часов в день, а то по 18 и более, особенно в конце месяца, когда завод наверстывал план. На этом фоне воспоминания о бытовых деталях как-то затираются, уходят на второй план. Хотя трудно забыть, как холодно зимой в промасленной худой одежде и постоянное чувство голода. Выдаваемые по карточкам ежедневно 600 граммов хлеба, соль и вода из уличной колонки у теткиного дома — вот и вся еда. Небольшую зарплату можно было потратить на рынке, хотя там и покупать было нечего. Продавали кукурузную муку, которую заваривали и делали «мазню» — жидкую похлебку. В заводской столовой кормили не лучше — миска теплой воды с маленьким кусочком рыбы.

Начало войны я встретила пятнадцатилетней девчонкой. В этот июньский день я вместе с мамой приехала из Китоя в Иркутск, к старшему 19-летнему брату. Радостной встречи не получилось…

А уж необходимые в хозяйстве мелочи были или неприступно дороги, или в страшном дефиците. К примеру, не достать было мыла — свою робу я стирала в тех же ваннах с каустической содой, где промывала детали от двигателей. Купить обувь, одежду казалось чем-то невозможным. Наверное, поэтому была распространена практика, когда отличившихся работников премировали вещами или отрезами ткани. Меня, к примеру, награждали ботинками. Деревянная подошва, брезентовый верх, они очень быстро пришли в негодность.

Даже в такой сложной обстановке находились люди, готовые нажиться на общих проблемах. К примеру, купишь с рук у работника мыльного завода кусок мыла, а потом узнаешь, что большую часть этого куска занимает деревянная чурка, обмазанная сверху тонким слоем мыла. О воровстве хлебных карточек, денег — прямо в цеху, на заводе, и говорить не хочется. У меня воровали дважды.

Хороших людей все равно было больше. Достойным руководителем был наш главный инженер Сан Саныч Ежевский. Он тоже жил на Фридриха Энгельса, почти в соседнем дворе, ездил на старенькой, регулярно ломающейся машине. Иной раз заглянешь к нему во двор, а он там под капотом торчит, гайки крутит, кричит: «Помогай, Анна, машину чинить». Из его рук после войны в 1948-м я получила значок отличника соцсоревнования. Это было уже на новом автозаводе в Мельниково (позже перепрофилирован в радиозавод — АН), куда нас перевели. Помню, окончила я ночную смену, а Ежевский, тогда уже директор завода, к себе вызывает и значок вручает, руку жмет. Мне неудобно, вся по локоть в масле, а он: «Бери, Анна, заслужила».

Купить обувь, одежду казалось чем-то невозможным. Наверное, поэтому была распространена практика, когда отличившихся работников премировали вещами или отрезами ткани. Меня, к примеру, награждали ботинками.

Еще хорошо запомнились две пожилые женщины, которые меня прятали от контролеров под скамейкой в электричке, когда я без билета возвращалась от мамы из Китоя в Иркутск. Спешила на работу, билет не купила, за это могла и под суд угодить. Часто к маме ездить не получалось — работа, да и электрички ходили только до станции Суховская. Оттуда до Китоя 15 километров надо было идти пешком. Маме привозила немного денег, обратно она совала мне два-три килограмма картошки, которую зимой несла в рукавах, чтобы не промерзла по пути до станции.

Об окончании войны узнала на заводе. Пришла туда 9 мая, как и в остальные дни, а никто не работает — Победа наступила. Вместе с коллегой отправились гулять на Карла Маркса. А там народ вовсю празднует, стоят две огромные деревянные бочки с пивом, люди угощаются. Все друг друга поздравляют, обнимают, кто-то смеется, а кто-то плачет, вспоминая родных, до этого дня не доживших.

В моей семье до Победы не дожило четверо. Две младших сестренки Вера и Валя, дошкольного возраста умерли еще в начале войны от болезней. В 1944-м скончался отец. В августе мне из дому пришло письмо, что отцу плохо. Я приехала 12 августа, сидим с мамой в больничной палате у отца, общаемся, и тут прибегает сестренка с письмом от сослуживца моего старшего брата. Читаем: «Погиб в бою, в Прибалтике…». Смотрю — родителям стало плохо, отец не дожил до утра… Маму тоже могла потерять в ту войну, в 1942-м она сильно заболела, полгода лежала, думали — все, а она поправилась, и прожила до 91 года.

В селе Биликтуй, откуда я родом, до сих пор стоит памятная стела воинам-фронтовикам, где высечено имя моего брата: Иннокентий Михайлович Сергеев. Могилы моего отца и сестренок в Китое не сохранились, то кладбище уже после войны смыло во время большого наводнения. На этом же кладбище было захоронено много эвакуированных из блокадного Ленинграда. Моя мама работала в китойской больнице, куда привозили блокадников. Конечно, им нужны были не столько медикаменты, сколько нормальное питание. Но ни лекарств, ни еды не было. Даже за пределами Ленинграда люди продолжали умирать от истощения. Их хоронили в больших братских могилах. Помню, как мама рассказывала: «От станции до больницы на руках донесла 18-летнего парня. Я полуголодная, слабая, а он легкий как пушинка, просто мощи, обтянутые кожей. Все говорил, мать, выживу, никогда тебя не забуду. Через несколько дней он умер».

После войны жизнь начала налаживаться. Мама купила корову на деньги от проданной швейной машинки, а в Иркутске в свободной продаже появился хлеб. Я каждый день покупала по две булки и съедала по пути на работу. Потом стало появляться масло и даже колбаса. Правда, вещей долгое время не было в нужном количестве. Помню, как после войны мама приехала купить себе босоножки, весь Иркутск обошли, нашли только на два размера больше. Купила их, да так и ходила.

Записал воспоминания Анны Михайловной Шадловской (Сергеевой) ее внук, корреспондент «Аргументы неделi. Восточная Сибирь» Влад Никифоров