Залётные

Как дома

С тех пор как усадьба Сахаровых попала под реквизицию, она распалась на два участка. В главном доме расположился уполномоченный по топливу, а хозяева отселились во флигель и даже заборчик пробросили, опасаясь непрошенных визитёров. Действительно, главные ворота теперь вовсе не запирались, а незваные гости не разбирали ни клумб, ни дорожек. В конце августа явились представители британской военной миссии:

— Требуем, чтобы дровяной отдел немедленно освободил это здание: мы будем сюда вселяться!

Что и проделали на другое же утро. И городская дума полтора месяца вела с ними переговоры, предлагала к осмотру разные помещения.

Только-только англичане изволили съехать, как дом оккупировала польская военная миссия. Заместитель городского головы Кузнецов поспешил за поддержкой к управляющему губернией Яковлеву:

— Тут переговорами не обойтись: неделю назад отряд польских солдат под началом поручика Миллера ворвался на заседание мирового суда и в крайне грубой форме потребовал вернуть дом их национальному клубу. Да вам же ведь, кажется, и пришлось вмешаться тогда?

— Но теперь мы подержим паузу, Евгений Петрович: известно доподлинно, что командующий войсками Иркутского округа обещал это здание местному отделению американского Красного креста. Против наших военных поляки не попрут.

В тот же день иркутский городской голова получил телефонограмму командующего и отписал её Кузнецову. Евгений Петрович пошёл к полякам без всякого сопровождения, но странное дело: его не покидало ощущение, что он отлично, до зубов, вооружён. Уже победителем постучался во флигель к Сахарову. И на отчаянное «Что творится-то! Непостижимо уму!» отвечал с возможным спокойствием:

— Слишком маленький город для такого числа военных всех мастей.

Григорий Афанасьевич помолчал и неожиданно повернул разговор:

— «Наше дело» пишет, что в Крестовоздвиженской церкви за один только месяц более двух десятков иркутских барышень обвенчались с иностранцами — чехами, главным образом…

— А в глазах наших барышень они неплохие кавалеры: обходительные, подтянутые, интересные. И маменькам нравятся, потому как практичны, энергичны, своего не упустят и при любых обстоятельствах обеспечат семью. Когда доктор философии Благож читает лекцию в нашем университете или просто рассказывает о Праге, я и сам готов повторять, что чешская литература — лучшая в мире; впрочем, как и чешская армия. Но как чиновника и делового человека меня кое-что настораживает…

— Вы, должно быть, имели в виду законопроект, представленный Государственному экономическому совещанию?

— Разумеется: он снимает ограничения на покупку российской земли чехословаками, выступившими против большевиков.

— И автоматически распространяется на потомков этих людей!

— Да, с дальней подачей документ. В сущности, механизм экономической оккупации. И Государственное экономическое совещание послушно приняло его, в нарушение всевозможных норм, до созыва национального Учредительного собрания, при Временном правительстве, пришедшем к власти в результате переворота. Закон не принят ещё, но я и не удивлюсь, если это случится. Нет, не зря Иркутская дума отклонила празднование в Иркутске годовщины Чехословацкой республики!

— Но улицу Дёгтевскую всё же перекрестили в Чехословацкую!

— Решение еле прошло, и не с первой попытки. Большинство гласных уже не заблуждается насчёт «наших освободителей».

— Посмотрим-посмотрим, — усмехнулся Григорий Афанасьевич.

С нахрапом и без

Каждое утро у заместителя городского головы начинается с вороха телеграмм. Правительственная автобаза передаёт, что выдвинется двадцатью эшелонами; напоминает о крытых площадках для техники и помещениях для персонала. Датское консульство беспокоится о согражданах, эвакуированных из Омска ещё в начале сентября, но до сих пор живущих в гостиницах. А свободных квартир нет совсем, и он, Кузнецов, так именно и ответит — и датчане поймут. Это чехословаки не тратят время на объяснения, а просто спускают предписания разместить такое-то количество войск при таком-то количестве лошадей. И неважно, что нет в Иркутске свободных конюшен, и денег на их строительство нет, как, впрочем, и времени. В результате целый день уходит на переговоры с военным министром и министром внутренних дел, производится срочная ассигновка и начинают строиться временные сооружения, не очень пригодные для содержания лошадей. А чехи меж тем приглядывают второй, тёплый, этаж уютного особнячка, где занимаются младшие классы «реалистов», — и без смущения заселяются. И здание 7-го начального забирают под Штаб, а в 1-й учительской семинарии размещают госпиталь. Кузнецов предупреждал врачей, что канализация самая примитивная, семинаристам едва хватало, а с открытием госпиталя могут вспыхнуть и тиф, и холера. Но чехи решают остаться. Да ещё и захватывают новенький инфекционный барак в Глазково — открывают в нём свой дивизионный суд.

«Всё-таки насколько легче с американцами, — вздыхает Кузнецов. — Они присылают квартирьеров, и те решают всё деловито, неспешно и без нахрапа. Кажется, лишь однажды без разрешения заняли школу имени Третьяковой».

Рококо

В день взятия Бастилии второй подъезд особняка Рассушина, занимаемый ныне французским консулом, был закрыт, и секретарь направлял гостей прямо в сад. Об этом предупреждалось и в газетных объявлениях о приёме, словно консул был уверен, что не случится дождя. А ведь пора была самая грозовая, и магнитная обсерватория не давала хороших прогнозов. Кто-кто, а Евгений Петрович Кузнецов, заместитель Иркутского городского головы, знал это наверняка.

Пройдясь немного по главной дорожке, он свернул к дому, ступил на тротуарчик под окнами, глянул в узкий проём меж портьерами — и ухватил одним глазом бронзового льва, мраморный столик причудливой формы, угол ковра с цветами лаванды и такого же тона обивку на изогнутой спинке кресла. «О, рококо…», — понимающе улыбнулся и лёгкой уже походкой направился приветствовать французов.

Перед отъездом в Иркутск прежний французский консул Генрих Буржуа забросал городскую думу пространными телеграммами, беспокоясь о судьбе багажа, посланного отдельным вагоном. Это был его «маленький Париж»: ореховая гостиная работы столичных мастеров, ореховая же спальня, столовая на 24 персоны и несколько ящиков с антиквариатом. Отдельным сообщением уточнялось, что изящная мебель в стиле рококо требует крайне осторожного обращения. Кузнецов встретил «Париж» на вокзале и препроводил его в особняк Рассушина. Консул после говорил, что доволен, в особенности соседством с театром и близостью городского сада и Ангары. Ещё он распространялся о том, что в каждой новой стране оставляет свой «де Пари»: местные ценители с удовольствием приобретают всё, даже и за очень большую цену.

Генрих Буржуа возглавил Иркутский консульский корпус, и ореховая гостиная не пустовала, конечно. В неформальной обстановке коллеги называли его «наш дорогой старшина», и в самом деле: внешняя значительность как-то очень естественно сочетались в нём с дружеской и весёлой интонацией. Но весной 1919-го владелец «маленького Парижа» занемог. В начале апреля в иркутской прессе появилось недвусмысленное объявление «Любителям изящной мебели. Продаётся по случаю отъезда… 2-й консульский подъезд Рассушинского особняка».

В иное время рококо разлетелось бы в считаные дни, но теперь в Иркутске свирепствовала комиссия по уплотнению, и ни один домовладелец не был уверен в завтрашнем дне. Консул подождал две недели — и вынужден был сесть в курьерский поезд. В условиях гражданской войны дорога была не просто опасной — губительной, и 7 мая в газете «Наше дело» появилось сообщение: «Иркутский консульский корпус извещает о кончине дорогого своего старшины Генриха Буржуа, французского генерального консула, умершего в пути на родину. Заупокойная месса будет отслужена в пятницу 9 мая в 10 часов утра в Римском католическом костёле».

Новый французский консул появился в рассушинском особняке, как только что принятый в труппу артист в прекрасном, но снятом с репертуара спектакле. Роскошные декорации подавляли его, но и убрать их не представлялось возможным: некому было сдать на хранение бронзу, мрамор, картины и многочисленные воплощения дорогого, изящного, хрупкого рококо.

Спальня ореховая от лучших парижских мастеров и ореховая же столовая на 24 персоны были заперты на три оборота ключа, но от гостиной не удалось отказаться. И всё же когда погоды стояли хорошие, консул разбирал бумаги в саду. И принимал всех в саду.

Его миссия продолжалась недолго: сам ход Гражданской войны в Сибири определил отъезд из Иркутска в начале 1920-го. А «маленький Париж» постепенно распался, упростился — приспособился к изменившейся жизни.