Юрий Кублановский: «Люди изголодались по честному русскому слову»
Я требую, чтобы поэт чувствовал свою ответственность перед собственным даром, перед читателями, перед языком. Фото Евгения Иващенко
«Восточный Формат»: Юрий Михайлович, как часто вы выступаете перед публикой?
Юрий Кублановский: Я вообще не думаю, что это нужно делать часто. Например, в Москве достаточно выступать три-четыре раза в год. Это ведь требует и душевных затрат, и физических сил. Но я всегда с большим удовольствием читаю стихи в провинциях. Две недели назад я выступал в Угличе, осенью буду читать в Ярославле. В общем, я считаю это своим долгом и обязанностью выступать именно перед провинциальными читателями, которые сохраняют в своей душе культурные святыни, и мне это в радость.
ВФ: Вы сказали, что не выработали отношения к современной поэзии, и в целом ее не принимаете. Но ведь поэзия в принципе всегда адекватна времени, она отражает его суть, ритм и все остальное. Может быть, есть какие-то поэты, которых могли бы выделить?
Ю.К.: Из поэтов до 30 лет я, честно сказать, никого не могу назвать. В 90-е годы появились два замечательных поэта: Денис Новиков и Борис Рыжий.
ВФ: И оба они уже мертвы.
Ю.К.: Да, к сожалению. Они не справились с ситуацией. Вот что обидно. В 2007 году вышла книга Дениса Новикова, уже посмертно, и я вижу, как много обещал этот поэт. Их перемололи, что называется, лихие девяностые. Каждый свел счеты с жизнью. Борис Рыжий напрямую, а Новиков через наркотики. Это большие потери. От этих поэтов можно было бы многого ждать. Талантливая поэтесса, живущая сейчас в Москве, Мария Ватутина. Недавно у нее вышла книжка «Ничья» — по-моему, просто превосходная. Так что огоньки зажигаются, гаснут, но их немного. В целом же чем мне не нравится нынешняя поэзия, которая, как вы говорите, отражает современную жизнь?
Такое впечатление, что она вся скроена на одну колодку. Это всегда немножко матерщинка, немножко ропота по отношению непонятно к кому, потому что эта поэзия в основном безрелигиозна. Добавить перчинки, скепсиса — в общем, есть какие-то лекала, по которым кроится эта современная поэзия, но она получает разные премии, многие ее читают… А целая масса все-таки паралитературы. До подлинной литературы она пока еще в целом не дотягивает.
Может быть, у меня, конечно, очень высокие запросы, хотя, с другой стороны, это традиционные запросы русского литератора, также к литературе относились и Бродский, и Солженицын, и Распутин, также к ней относились русские поэты Серебряного века, и XIX века. Я не требую ничего невозможного: я требую, чтобы поэт чувствовал свою ответственность перед собственным даром, перед читателями, перед языком. И не только неограниченная свобода должна быть у поэта, но именно вот это чувство постоянного самоограничения, ради того, чтобы читатель, во-первых, получал эстетическое наслаждение, а во-вторых, чтобы оно читателя не разлагало, а закаляло. Делало его мужественнее, достойнее, как это делает великая русская поэзия.
Я считаю это своим долгом и обязанностью выступать именно перед провинциальными читателями, которые сохраняют в своей душе культурные святыни, и мне это в радость.
ВФ: Но ведь сегодня остаются люди, которые продолжают традиции этой поэзии.
Ю.К.: Конечно, есть. В Питере это прежде всего Александр Кушнер, в Москве — Инна Лиснянская, Олег Чухонцев, недавно умер прекрасный поэт Семен Липкин, но я же говорю о будущем. Эти поэты уже отстоявшиеся, а у меня тревога за будущее литературы и поэзии. Мы видим, как в течение каких-то 50 лет вообще прекратила существование живопись. Изобразительное искусство в том смысле, в котором оно существовало последнюю тысячу лет. На смену ему пришел соц-арт, инсталляции и так далее, а живопись просто ушла. И вот я боюсь, что поэзию ждет то же самое, ведь это очень тонкий в духовном отношении вид творчества. Я боюсь, что и она может уйти из цивилизации, и цивилизация обеднеет.
ВФ: А вы не думаете, что высокое искусство убивает захватившая все ирония?
Ю.К.: Да, это одна из причин. Ироническое отношение к жизни. Отчасти этому, кстати, способствовала поэзия Иосифа Бродского. И, как составляющие, скепсис, и даже цинизм, его поэзии присущи. С этим, безусловно, не поспоришь. Но у Бродского было, как он сам говорил, величие замысла. Он говорил с Творцом без посредников, ему не нужна была ни церковь, ни какие-либо другие передатчики. Часто он срывался, конечно, и давал петуха, но все-таки его поэзия чрезвычайно монументальна. А сейчас еще и не созрел поэт, а уже начинает ерничать и заниматься богохульством, просто наполняет свое небольшое дарование той начинкой, которой от него требует современное общество. Это своего рода конформизм.
ВФ: Расскажите немного о вашей книге, которая вышла в Иркутске специально к литературным вечерам.
Ю.К.: Книга называется «Изборник». Я составил ее сам. Мы долго бились над оформлением, обложку утвердили с третьего раза. Но это было действительно непросто для художника Сергея Элояна — сделать обложку к книге с названием «Изборник», которая не имеет какой-то одной тематической доминанты. Но в конце концов, мне кажется, мы добились того, чего я хотел. И я книгой вполне удовлетворен. Чувства от нее у меня светлые. Когда я издаю книжки в Москве, я вообще сижу рядом с художником и, можно сказать, сам провожаю книгу в типографию. Для меня очень важно все: и формат, и поля, и шрифт, уж не говоря про оформление. В случае с Иркутском это все-таки было немножко письмо в бутылке — составить-то я составил, но потом я видел только версии, которые приходили по интернету, и в конечном счете все-таки не знал, что я буду держать в руках, когда приеду в Иркутск. Тем не менее, кажется, удалось сделать то, что хотелось.
ВФ: Когда у вас намечается выступление, как вы к нему готовитесь? У вас есть какой-то план в голове, о чем вы будете говорить с аудиторией, какие стихи будете читать?
Ю.К.: Вы знаете, я, конечно, примерно представляю, кто придет слушать меня. Одни пойдут слушать Кибирова, а другие пойдут на Кублановского, поэтому я примерно знаю запрос аудитории, что у нее болит, о чем она хочет говорить и какие стихи она хочет услышать. Хотя стихи довольно сложно воспринимать на слух, можно уловить только мелодию. А потом лучше уже почитать дома, с листа. Но соединение памяти о голосе поэта и текста помогает постичь поэзию этого автора в целом. И я понимаю, что только слушать стихи очень сложно, поэтому я всегда разбавляю свое выступление разговорами о насущном, ответами на вопросы, рассказами о жизни. Я знаю, что очень многие люди, особенно в провинции, изголодались по честному русскому слову. Я хочу удовлетворить эту их потребность.
ВФ: А как вы думаете, что ждать России в будущем?
Ю.К.: Я не хочу отделять то, что происходит в России, и того, что с ней будет, от нашей цивилизации в целом, в которую Россия все-таки вписана. Так что стоит говорить не о том, что будет с Россией через 20 лет, а что будет вообще с людьми через этот временной промежуток. Мне кажется, что в середине века будет колоссальный передел мира. Причем передел не только культурный, но и географический. При существующих современных технологиях мало никому не покажется. Вполне может быть, что будут такие катаклизмы, перед которыми побледнеют ужасы даже Второй мировой войны. И не надо воспринимать Россию изолированно. Мы уже вполне вписались в общую цивилизацию, которая в ее нынешнем потребительском виде, безусловно, идет к своему финишу. И Россия — в общем потоке. Нельзя бесконечно жить на истреблении природных ресурсов, на уродовании природы, на бесконечном хищничестве, гедонизме, когда человечество теряет религию, живопись, поэзию — все то, что веками составляло красоту человечества.