В сумерках веры

В ночь на новый, 1917 год все храмы Иркутска были переполнены, чего прежде, кажется, не бывало. Однако архиепископ Иркутский и Верхоленский Иоанн не обольщался: «Это все — стихийные молитвы за фронтовиков, свидетельство углубляемого отчаяния, а не глубокой религиозности».

Несостоявшийся праведник

Под шапкой «Епархиальных ведомостей», где прежде помещались высочайшие телеграммы, ныне печатался большой список вакансий. То есть из номера в номер подтверждалось угасание религиозного чувства. Притом что Иркутская семинария и оба духовных училища исправно готовят выпускников, а часть из них поступает в духовные академии. Если откроют таковую в Иркутске, то найдется немало охотников получить здесь достойное образование, а после дать ему ход — к сожалению, далеко за церковной оградой. В прошлом году Иркутской епархии не хватало 29 служителей, а теперь начинался новый отлив священников. Старший сын протоиерея Успенской церкви Семена Писарева, Серафим Семенович, окончил Казанскую академию, а служит крестьянским начальником и чуть ли не атеистом слывет. Супруга его носит крест, но после трапезы пользует как зубочистку — и не стыдится. Если и остается еще яркое религиозное чувство, то лишь в местах отдаленных, недаром викарий Зосима почти не сходит с экипажа, объезжая самые забытые уголки. На встречи с ним собирается много народа, а в Иркутске это редкость уже. В Иркутске и священник другой — более просвещенный и благообразный, но стоящий куда дальше от Бога, чем сельский дьячок в неладно скроенной и давно уже выцветшей рясе.

Нынешний настоятель иркутской Успенской церкви отец Александр (младший сын Семена Писарева) шагу не ступит без Божьего имени и любое письмо, даже в две строки, обрамляет крестами; кабинет его весь увешан иконами, с прихожанами ласков и совершенный бессребреник. Уже и праведником пробовали его объявлять, да не прижилось: праведнику положена благодать, а не исходит она от отца Александра! Есть благостность, а благодати нет, наружное проявление веры не подпитываются изнутри, не согреваются чувством. И ничего тут уже не сделать, разве что уйти в мир. Он не решится, а жаль: все отмечают в нем наклонности беллетриста. Говорят, он часто запирается в кабинете и с упоением переносит в дневник все свои впечатления от исповедей, отпеваний, венчаний, крестин. В мельчайших деталях описывает и погоду, и убранство комнат, и наряды, и блюда, и разговоры, и выражения лиц, и нюансы настроений. Когда-то в юности Александр слыл щеголем, но и эту свою черту подавил, возможно, под влиянием слишком строгих педагогов. Да, ему всегда не хватало твердости и решимости, и из всех стараний вышли только сумерки веры. И завидев его тоненькую фигурку, Иоанн всякий раз повторяет: «Бедный ты мой, бедный!» — и долго с состраданием всматривается в маленькое лицо с прыгающими бровями и крошечным изогнутым носиком. Подспудно думая и о том, что вся церковь теперь потеряла опору и безнадежно ловит взгляд Господа.

Иоанн не застал уже благостные времена, когда ранним утром 1 января съезжались к архиепископу избранные в Иркутскую городскую думу: без одобрения высокопреосвященного выборная власть, даже и утвержденная губернатором, не имела силы — так считали сами гласные. Они хотели благословения в Богоявленском соборе и принимали его как таинство.

Тогда и обязанности соборного старосты почитались за честь, которую надобно заслужить. Теперь же приходилось напоминать состоятельным прихожанам, что церковным строениям требуется ремонт. После увещеваний купец Бревнов передал епархиальному эконому шесть тысяч рублей, и на них покрасили стены; но на покраску пола средств не достало, не говоря уже о позолоте иконостаса. Архиепископ не сомневался: достопочтенный Владимир Капитонович непременно заедет посмотреть ход работ и добавит недостающую сумму, но надежды не оправдались; писать же, просить денег и прикладывать сметы было неловко: Бревнов торговал строительными материалами и лучше других представлял, во что обходятся такие работы.

По этой части куда как удачней сложился прошедший 1916 год: новый светлый колер для стен и пола в Казанском соборе еще приподнял храм изнутри, а обновленный иконостас еще усилил ощущение радости — а ее-то так не хватало сейчас в миру. Заменили и деревянное надгробие над могилой архиепископа Вениамина: вместо временного деревянного установили мраморное. И, кроме того, издали переписку Иркутского архиепископа Вениамина с обер-прокурором Святого синода. Но последнее Рождество прошло без воодушевления.

Генерал-губернатор, как и прежде, пригласил на завтрак, епархиальный благотворительный комитет закупил для беднейших семей мяса и муки, а в воскресной школе при семинарии устроили елку. Но она вышла куцая (только на сотню ребятишек), да и продуктовых наборов потянули лишь триста с небольшим. По нынешним временам очень мало, и архиепископ счел нужным оправдаться со страниц епархиальных «Ведомостей»: «Да, подкормленные на Рождество так и останутся бедняками, но поддержится самая идея церковной благотворительности, без которой вера мертва».

Вместо молебна митинг-концерт-кабаре

С начала июля в Иркутске говорили о скором краевом съезде общественных организаций, многие засели уже за доклады, а приглашения для епархии как-то затерялось, и архиепископ послал в Белый дом протоиерея Попова. Тот вернулся сконфуженный:

— Ваше преосвященство, как выясняется, их и не отправляли нам.

— Так пусть выпишут и предусмотрят по крайней мере одно выступление. Есть кое-какие соображения на злобу дня.

Протоиерей замялся, помолчал и ответил, очевидно смягчая:

— Краевой комитет общественных организаций против нашего участия в съезде. Я обошел всех членов исполкома, но ни в ком не встретил сочувствия. Общее настроение то, что церковь должна быть отделена от государства.

Архиепископ, рожденный в семье сельского псаломщика, никогда не склонялся к иллюзорному взгляду на мир, но такой поворот стал для него неожиданным: в марте, когда Иркутск праздновал свободу, в храмах провозглашали многие лета богохранимой державе Российской и Временному правительству. А равно и вечную память павшим в борьбе за свободу. После молебна в Кафедральном соборе он, архиепископ, обратился к народу с речью, и не с амвона уже, а с высокого помоста перед зданием городской думы. Внизу в полном составе стоял только-только избранный Краевой комитет общественных организаций. Тогда он нуждался в его поддержке, а теперь уже нет. Иной настрой, иная ситуация. Четыре месяца многое вместили: теперь все меняется слишком быстро.

В мусульманской общине еще в середине марта сместили мулл Беймуратова и Фетизова — «как сторонников и ярых приверженцев старого порядка». У православных до этого не дошло, но дьяконы и псаломщики объединились и послали своего представителя в краевой комитет общественных организаций. Вслед за ними 50 трапезников, истопников, караульных вступили в губернский профсоюз прислуги. А к октябрю и певчие Кафедрального собора о себе заявили, потребовав прибавки жалования. И, демонстрируя новый тон, «назначили срок ответа».

Это были все естественные дуновения времени, и Иоанн не видел в них настоящей угрозы. Гром загремел 25 августа, когда съезд педагогов Забайкальской железной дороги признал Закон Божий необязательным для преподавания и предложил исключить его из школьных программ. Решение было принято 58 голосами против 28, и меньшинство настояло, что отдельные группы учеников по желанию их родителей могут все-таки получать и уроки «от батюшки». Иоанн направил на съезд двух протоиереев, Попова и Куркина, и 29 августа они выступили с докладами. Признали свои методики устаревшими, но твердо стояли на том, что прерогатива церкви — решать, быть или не быть Закону Божьему в школе.

Аудитория снова разделилась: согласились, что резонно оставить Закон Божий в программах, но уже как необязательный, факультативный предмет, от которого можно и отказаться. Протоиереи восприняли этот компромисс как победу, но Иоанну она представлялась неочевидной и явно недолговременной. Похожей на нынешнее перетягивание причтовых земель от церквей к прихожанам.

Никто и не удивился уже, когда в октябре полковой комитет 11-го Сибирского стрелкового полка постановил требовать от Временного правительства конфискации монастырских капиталов и земель. Захват епархиальных земель сельскими обществами начался весной этого года; любой сдававшийся в аренду надел (то есть не используемый в монастырском хозяйстве) мог быть отчужден без малейших церемоний. Священники всякий раз подавали жалобы в губернскую по земским делам комиссию и в земельный комитет, но ответы давались фактически под копирку: если земля не используется, значит, в ней нет нужды. Но члены причта могут получать свои земельные доли на равных с крестьянами правах. Таким образом будет компенсироваться уменьшение церковных доходов. О возвращении всей земли речи быть не может.

Священнику 46 коп. с рубля, а псаломщику — вдвое меньше

С начала 1917-го архиепископ Иркутский и Верхоленский Иоанн разбирал бумаги умершего пять лет назад архиепископа Тихона. Хотел описать его путь, избежав при этом традиционного жития: в жизни этого пастыря не было ничего, что нуждалось бы в затушевке. Умирая, он не подчистил бумаги, оставил обыденное, должно быть, любя его, как и горнее. Когда-то, отправляясь в Иркутск на служение, Тихон взял среди прочего конспекты лекций, слушанных в академии, проповеди, включая и неудачные, памятную книгу с выписками из книг и рецептами от болезней (по ним готовил снадобья и раздавал).

Тихон много строил, и всегда с большим толком, будто это и было его главным делом. Он растворялся в обыденном, одновременно возвышая его. Время ли давало ему силы или же масштабность фигуры позволяла выламываться из канона — ответ ускользал, но Тихон сумел удержать епархию в 1905-м. И, разбирая его бумаги, Иоанн мысленно беседовал с ним, искал в нем источник силы. И подготовка к печати переписки Иркутского архиепископа Вениамина с обер-прокурором Святого синода стала откровением: Иоанн прикоснулся ко времени, когда церковь еще двигалась вглубь и вширь, когда обращение в христианство 30 тысяч язычников не считалось подвигом.

«То было время обретений, а мы только силимся удержать добытое нашими предшественниками, — думал он. — При Вениамине и Тихоне поднимались храмы, открывались приходские школы, а нынешнее Временное правительство «благословило» передачу церковно-приходских школ министерству народного просвещения. И некому возразить. И негде: последний Поместный собор был еще в семнадцатом веке! Обещают-таки созвать, но ведь столько накопилось всего, что и за год не разобраться!»

Так оно и вышло: тонули в мелочах, мучительно прорывались к главному. Настроения делегатов Поместного собора хорошо отслеживалось по галерке: она наполнялась, когда речь заходила о насущном. Так дружно поддержали решение о твердом государственном жаловании всем священнослужителям, с надбавками и правом на пенсионное обеспечение. Согласились, что крещение, венчание, погребение (то есть требы из обязательных) дОлжно совершать бесплатно; но, к примеру, обслуживание на дому не грех считать доходной статьей. И после долгих прений установили: с каждого добытого рубля отдавать священнику 46 коп., дьякону — 31 коп., а псаломщику — 23 коп.

За обсуждением, кому, сколько и за что, и накрыло всех известие о большевистском перевороте. Поначалу многие отмахивались от очевидного, не верили столичным газетам. В иркутской делегации самое слово «переворот» не произносилось — кто-то подобрал более нейтральную формулировку — «чрезвычайное обстоятельство переживаемого времени». Избрание патриарха назначили в Успенском соборе, но накануне в его купол попал артиллерийский снаряд.

«Этим многое сказано, если не все», — подумал Иоанн. Но остановил себя, не стал разворачивать переполненную печалью мысль. И весь обратный путь увещевал своих спутников: по дороге в Сибирь «выветриваются» и нежелательные законы, и смертоносные эпидемии; может статься, и эта зараза большевистская выдохнется. Он и сам проникнулся этой надеждой. Но обманулся. 24 декабря 1917 года иркутские газеты оповестили: «По распоряжению Высокопреосвященного архиепископа Иркутского Иоанна в первые три дня праздников по всем церквям города и епархии будет производиться кружечный сбор в пользу пострадавших от междоусобной войны в Иркутске, бывшей с 8 по 16 декабря 1917 года».