Потеря чувствительности

Быстро съездить в Америку

В начале февраля 1919-го газеты Сибири, Дальнего Востока, Маньчжурии с первых полос сообщили: кинопрокатчик Антонио Микеле Донателло возвращается из Америки с большой партией новых кинокартин.

Быстро съездить в Америку с осени 1918-го считалось вполне возможным. Сначала нужно было представить в консульство справки, что вы не анархист и не большевик, не страдаете психическими расстройствами, не занимаетесь проституцией, не состоите под судом и не работаете по контракту без разрешения. Знание английского тоже предполагалось, но можно было взять с собой переводчика. В прошении сообщались имена поручителей и указывались их американские адреса; но разрешалось и просто обосновать необходимость своей поездки. Омский министр иностранных дел мог позволить себе не спешить с резолюцией (вплоть до четырёх месяцев), но при этом просителю предлагалась альтернатива — телеграфный запрос. Правда, он требовал шестисот рублей дополнительно, но они находились, как правило, — и можно было отправлялся за океан. Там-то и настигало главное испытание: в первом же американском порту могли завернуть, даже не затрудняясь причинами. Но Антонио Донателло везло. Либо он был достаточно убедителен. Либо очень настойчив. Либо переводчик хорош. Но как бы там ни было, а кинотеатры Сибири, Дальнего Востока, Маньчжурии в феврале 1919-го получили полный набор новейших картин.

Прокатчики и артистов теперь набирали на востоке, причём выбор был довольно большой. У Донателло между сеансами выходила элегантная миссис Ферро в окружении красавцев-фокстерьеров. А за кулисами уже готовился к выступлению куплетист Анатолий Заглоба. Спрос на комиков был такой, что в течение дня выступали трое. Однажды не появился Андрей Спари — и обыватели взволновались, пришлось успокаивать их с первых полос газет, печатать телефонограмму артиста: «Простудился, не мог совершенно говорить, тем более петь». И когда заболел Миргородский, «певец тайги и каторги», тоже потребовалось объясняться с публикой. Она желала изумиться, восхититься, растрогаться, даже всплакнуть, но уйти непременно весёлой и безо всяких мыслей о завтрашнем дне. Конечно, все понимали, что «индийский дервиш-факир Мустафа-Сахиб-Том-Саид» — всего лишь отлично загримированный фокусник средней руки, но хотели обманываться и обманывались. А задумываться никто не хотел — так, по крайней мере, казалось Антонио: «Иначе я почувствовал бы, догадался, увидел — и нашёл бы что предложить!»

Может быть, и хозяину разрешим попользоваться. Неделю или две

Сам же Антонио невольно думал о том, что сегодняшние военные мало похожи на тех, что он знал до ноябрьского переворота в Омске. Те, прошлогодние, покушаясь на кассы, склады, обывательские погреба, старательно прикрывались «сборами в пользу профсоюзов», «облавами на бандитов» — а нынешние просто приходят и реквизируют. Был иллюзион «Художественный» — стал Сборный пункт уездного воинского начальника; был частный кинотеатр «Глобус» — стал военный театр. И этого показалось мало: культ-просвет отдел Штаба округа прихватил для собственных нужд и «Большой» и «Малый» залы товарищества «Алексеев и Донателло».

Прошлогодним можно было противостоять, разоблачать их и даже требовать наказания — а нынешние представляли реальную власть, и все их деяния априори представлялись законными. Под нынешних требовалось подстраиваться, находить скрытые лазейки, и лучше б не в одиночку.

От реквизиции кинотеатров пострадала и городская управа, получавшая с выручки отчисления, так что был резон заключить союз с городским головой. Но тёртый кинопрокатчик решил подверстаться к его заместителю Евгению Петровичу Кузнецову — тот и держался попроще, и имел прямой выход на управляющего губернией. А тот имел влияние на военных.

Но Павел Дмитриевич Яковлев разъярился, едва завидев Антонио:

— У вас в репертуаре огромное количество картин цинично-уголовного характера! По афишам и не догадаться, что война: «Пила вино и хохотала», «Любовь сильна не страстью поцелуя». Нет, не случайно педагоги ходатайствуют о запрете иллюзионов для школьников! Вообще: всё идёт к тому, чтобы открыть в Иркутске государственный кинотеатр. За картинами дело не встанет: Иркутское отделение Союза молодых христиан Америки готово обеспечивать нам прокат по четыре раза в неделю. Они и сейчас уже организует сеансы в Спортивном клубе и 2-м Общественном Собрании.

— На это нечего и возразить, — развёл руками Евгений Петрович. — Добавлю только, что смена репертуара — дело, в общем, несложное. Куда труднее отбить у армейских кинотеатры! А надо, и поскорей, иначе не будет нам ни сиротского сбора, ни мощных благотворительных лотерей, а при нынешнем-то наплыве беженцев это — сущая катастрофа.

— Сколько-то денег даст мой Летний кинотеатр, — кстати вставил Донателло. — А если военные разрешат хоть по 2 часа в день использовать мой «Большой» и «Малый», сумма значительно возрастёт. А «Художественный», я думаю, освободят к концу лета: для учреждений там всё-таки слишком холодно.

Тут Антонио несколько подошибся: военные продержались там до середины октября. Но зато под напором Яковлева дважды уступали «Большой» (оба раза на неделю). А в сентябре разрешили демонстрацию фильмов по два часа ежедневно; правда, все картины были на чешском — «пробивали» сеансы с помощью чехословаков, а те, как обычно, соблюли собственный интерес.

7 октября в «Нашем деле» вышла заметка под заголовком «Освобождение кинематографов», но торжество оказалось преждевременным: военные оставили за собой пять часов в «Большом» ежедневно.

Тогда же в октябре Донателло подбросил ценник с одного-трёх рублей до пятнадцати-двадцати пяти. Что до репертуара, то в июле в Иркутск поступила новая партия картин из Америки, и Антонио со страниц местной прессы уверял, что все они обличают алчность, ложь, эгоизм, представляют торжество добродетели и милосердия. И что «невольно после просмотра хочется окрепнуть, очиститься и стряхнуть с себя всю копоть нашей современщины».

Условно-дословно

Летом 1918-го, когда Иркутск оставили красные, Шварц на радостях объявил: освободители могут мыться в его банях бесплатно. Он имел в виду вошедших в город чехословаков, но объяснить это всем мундирным оказалось решительно невозможно. Ну а вскоре к ним прибавились подопечные благотворительных организаций: временная договорённость каким-то образом обернулась постоянной… И когда в зиму на 1919 разразился топливный кризис, Шварц ему даже обрадовался. Использовал как предлог — и разом сбросил с себя тяжкие обязательства.

Клиентов, к счастью, не стало меньше, напротив; говорили, что в 1919 население увеличилось чуть не втрое. Может, и поменьше, но к осени банный ценник подскочил в пятьдесят раз. Власти этот момент пропустили, и, когда в ноябре всех владельцев крупных бань пригласили для разговора, Шварц нисколько не сомневался, о чём пойдёт речь. Оттого и предложил конкурентам встретиться накоротке и «дружно договориться», как говорит в таких случаях «главный иркутский итальянец» Донателло.

И всё пошло как надо — должно быть, под страхом падения ценника. В кои-то веки Хоммер и Швец не перебивали друг друга и их обоих не раздражал Шварц! На совещание прибыли не конкуренты уже, а соратники, что стало неожиданным для председателя. Начал он, однако же, бойко:

— Правительство гарантирует вам неограниченные субсидии, НО. Исключительно на увеличение штатов. То есть исключительно с целью продления работы бань до 16 часов в сутки. Непременным условием будет также недопустимость дальнейшего повышения ценника и постепенное его снижение. На сегодня он непомерно высок. Бани — учреждения санитарные, а вы ведёте себя как чистой воды коммерсанты!

Шварц убедился, что председательствующий высказался, обвёл взглядом дружину — и чуть приметно кивнул. А уж дальше пошло всё по плану:

— Да, помывка вздорожала в пятьдесят с лишком раз, но не могу не заметить: мы далеко ещё не догнали падающего рубля, — решительно заступил Свидерский. — И вам ли не знать, что на других предприятиях города ценники подскочили гораздо выше — в 150-200 раз!

— Вряд ли вы станете отрицать зависимость банных услуг от наличия топлива, равно как и от цен на него, — неспешно, с расстановкой продолжил Шварц. — Недостача угля вынуждает нас останавливаться, терпеть большие убытки и «условно-дословно», как выражается Донателло, ухудшать санитарную обстановку. А значит, и обстановку эпидемическую. Обеспечьте нас топливом — и мы станем работать без перерыва; уменьшите цены на топливо — и наши ценники естественным образом упадут!

На лице председательствующего проступило чуть не просительное выражение:

— Сделали бы уступку чиновникам из правительственных и общественных учреждений: всем известно, что их жалование теперь сравнимо с зарплатой рабочих низкой квалификации.

— Предлагаю куда менее унизительный для чиновников выход, — прорезался Швец. — Правительство или местное самоуправление может заранее оплатить их банные дни, и мы будем обслуживать их по ордерам от управы в удобные для них дни и часы. По такой же схеме и беженцев можно мыть.

Председательствующий записал. И с важным видом потянул «козырь»:

— Есть предложение изменить режим мытья граждан. То есть сократить время их пребывания в бане. В два раза. Что позволит во столько же раз увеличить проходимость.

Приглашённые переглянулись, и по резкому скрипу стульев Шварц догадался, что сейчас чиновнику впрыснут яд, обольют желчью, присыплют сарказмом и выставят на обозрение в местной прессе. Он и сам было дёрнулся, но всё же остановился: нельзя эту встречу, покуда благоприятную, испортить глупой выходкой. Можно простить чиновнику его глупость, даже и потрафить — и Шварц широко улыбнулся:

— Действительно, у всех нас перед входом висит распорядок, из которого следует: мытьё в бане рассчитано в среднем на час. Хоть понятно, что срок довольно условный: кому-то довольно и пятидесяти минут. В полчаса (как предлагает наш председатель) будет всё-таки затруднительно уложиться, но мы могли бы принять за норму (конечно, условную) сорок минут. Для публики это будет знаком, что хорошо бы не слишком задерживаться. Но, разумеется, ни при каких обстоятельствах мы не опустимся до репрессий, — выразительный взгляд на чиновника.

— Да, конечно же, никакого насилия!

На этом собрание, собственно, и закончилось.

«По-лёгонькому прошло, и странно очень, что я вернулся домой разбитым, — удивлялся Шварц. — Да и этот чиновник, что председательствовал, какой-то замученный весь. Время, что ли, такое? Уж очень неопределённое, не понимаешь, как вывернется. В газетах на первых страницах приглашения от военного министерства на работу в Омск — сценаристы требуются, артисты, операторы; но на третьей странице меленьким шрифтом набрано, что правительство и союзные миссии эвакуируются в Иркутск, многие в дороге уже. Вот и пойми, какая правда правдивей! А вчера в подпитии один очень уважаемый человек толковал, что появилась в Иркутске и совсем уже новая сила — Политцентр. Подпольный. Оттого подпольный, что целью имеет свержение действующего правительства». Но в это поверить было решительно невозможно — вот он и не верил.

А 26 ноября Шварц сидел на скамье для публики в местной думе. Было чрезвычайное заседание, на котором присутствовали колчаковские министры и дипломатический корпус. Все были напряжены и ко многому, кажется, готовы. Шварц тоже настраивался, как мог, но сильно растерялся, когда руководство Политцентра заявило о необходимости передачи власти органам земского и городского управления.

«Условно-дословно!» — только и сказал он в этот вечер домашним.