Пошла «плясать» губерния

Вечером 2 января 1918 года в квартиру председателя Бодайбинского продовольственного комитета ворвались трое мужчин в масках и сделали несколько выстрелов — в сторону, явно не желая кого-либо ранить или убить. Демонстрировали силу, пытались давление оказать? Вероятно. В любом случае такой способ «ведения диалога» показывал: наступали новые времена.

И у нас, милиционеров, будет право на митинг

В последних числах декабря 1917-го Бодайбинский городской голова получил телеграмму: «Из-за неисправности телеграфа не было возможности своевременно сообщить об иркутских событиях. Здешний совет рабочих и солдатских депутатов вынес резолюцию о переходе всей власти Совдепу. Создал Военно-революционный комитет, пославший своих комиссаров во все правительственные учреждения, служащие которых забастовали. Постановил разоружить и расформировать военные школы. Последние отказались подчиниться, произошло вооружённое столкновение, продолжавшееся восемь дней. Результаты: юнкера, казаки разоружены. Окружное бюро советов объявило себя высшей властью Восточно-Сибирского округа. Краевой исполнительный комитет распущен. Краевой комиссар и командующий военным округом отстранены».

В Иркутске хотели знать об отношении к большевистским советам, а оно не было однозначным. Приисковый совет депутатов и сам рвался к власти, а дума противилась всяким переворотам; гарнизон же держался нейтралитета, справедливо полагая, что не в праве брать ни одну из сторон. Но военные предупреждали, что не потерпят погромов.

3 и 4 января в Бодайбо прошли благотворительные концерты, все сборы от которых отправили пострадавшим во время декабрьских боёв в Иркутске. 5 января местные эсеры обсуждали политическую ситуацию, но известия о губернских событиях лишь слегка притушили рождественские настроения. Заключённые местной тюрьмы на страницах «Ленской тайги» благодарили Моисея Осиповича Капустина, приславшего им к празднику муки. Довольны были и подрядчики, взявшие заказ на поставку телеграфных столбов. Бодайбинские школьники распространяли пилотные номера собственной газеты и оформляли на неё подписку. Милиционеры Ленского и Витимского горных округов радовались созданию профсоюза «со всеми правами, присвоенными другим гражданам, включая и участие в митингах». Горный инженер Малозёмов получил долгожданную должность управляющего промыслами Ленского товарищества. К многодетной семье Ивановых приблудилась корова, и окраса необыкновенного: от лопаток и до копыт белоснежная, но с чёрной головой.

Раньше других очнулся от праздничного угара председатель Бодайбинского продовольственного комитета — тот самый, чей ужин 2 января прервали люди в масках и с заряженными пистолетами. Как человек бывалый он не особенно удивился, но подумал с тревогой: «Вот не добуду хлеба — и пристрелит меня какой-нибудь сумасшедший! А из-за смены власти в Иркутске, действительно, может сорваться завоз товаров по зимнику. На частных поставщиков тоже рассчитывать не приходится: в прошлом году в Иркутской губернии урожай зерновых был плохой. И на местных кооператоров нет надежды: у них мало своих средств, а в ссудах отказано. Который уж раз общество потребителей напоминает о внесении задатков за хлеб, но не у всех же ведь есть свободные деньги! К примеру, почтово-телеграфным служащим нечего и откладывать с их мизерного жалования».

Тайга = прииски. Резиденция = склад

С 1 января 1918 года возрос до 5 руб. налог на так называемое вольноприносительское золото. А Бодайбинская дума для пополнения кассы обложила всё продаваемое в Бодайбо пиво — из расчёта 2 рубля с ведра. Если этот солодовый напиток изготавливался в самом Бодайбо, то налог платили заводчики; если же завозился, рассчитывались владельцы торговых мест. До налога на собак (как в Иркутске) пока не дошло, но местные бани вызывали не меньшее недовольство, чем губернские. В «Централи» не хватало горячей воды, хоть по пятницам и субботам печи топились круглосуточно. Бодайбинские дамы составили депутацию к арендатору бань Казакову и настойчиво предложили выделить специальные женские дни. И им были отданы все среды и четверги.

Новое расписание стало действовать с 1 января 1918-го, а в последний день уходящего года барышня из приезжих Ольга Румшевич обронила по дороге из бани портмоне очень тонкой работы, с деньгами. К счастью, следом шёл инспектор милиции Чернышёв, и в ближайшем номере «Ленской тайги» напечатали объявление о находке.

Фамилия Чернышёва часто мелькала в газете, и почти каждый раз с опечатками. Должно быть, мужчина не придавал этому значения, но барышня заметила сразу и решила, что в редакции очень плохой корректор, либо его нет вовсе. А значит, у неё самой появляется шанс получить это место! «Тётин муж, хоть и горный инженер, но не должен меня содержать, — рассудила она, — довольно и того, что выделил комнату!» А жили родственники Румшевич на Большой Коммерческой. Окна столовой выходили на «Номера Давидович», где, между прочими, обитал разъездной адвокат Мильер. Ольга иногда наблюдала его стоящим на высоком крыльце в ожидании транспорта. На прогулках она разглядывала фасады Общественного собрания, Народного дома, Реального училища. А вот женской гимназии в Бодайбо пока не было: о её открытии ещё хлопотало Ленско-Витимское общество просвещения.

Всего более удивляла приезжую барышню местная речь, не всегда и понятная. Говорили, к примеру, о каких-то «заширотных», и оказалось, что это жители приисков за пределами горного отвода, то есть как бы и не совсем легальных. И сами эти прииски так же назывались заширотными. А под словом «тайга» в Бодайбо понимали весь Ленский золотопромышленный район, делившийся на Ближнюю тайгу, Среднюю Тайгу и Дальнюю Тайгу. В газетных отчётах так и писали: «Дали концерт объединёнными силами тайги и города Бодайбо». Кстати, до 1903 года этот город пребывал в статусе резиденции, а под ней горные инженеры понимали складские места для провианта, сена и других припасов, необходимых для приисков. Здесь же строились и жилые здания для смотрителей приисков, управляющих и владельцев. Часть помещений отдавалась в наём, так что на конвертах писали: квартира в резиденции Патушинского или квартира в резиденции Фризера.

Место корректора в «Ленской тайге» оказалось занято, но Ольга Румшевич не очень огорчилась, решила попробоваться в качестве корреспондента. К сожалению, вольный дух «Ленской тайги» очень скоро повыветрился: к десятому января 1918-го в крупных городах Сибири утвердилась советская власть.

Терпеливо выслушали — прежде чем освистать

В двадцатых числах декабря 1917-го в Верхоленске образовался волостной совет военных депутатов. Отцами-основателями стали инспектор начального училища Киселёв и воспитанник учительского института Черепанов. Почему в крестьянской среде возникла военная власть, объяснялось банально: в Верхоленске стоял гарнизон.

И вот уже полетели всевозможные циркуляры за подписью Киселёва, а сам властитель 30 декабря явился на уездный учительский съезд. Это был первый публичный выход в новом статусе, и он сразу не задался: 30 педагогов потребовали удаления самозванца из зала. Председательствующий поставил на голосование, и большинство поддержало (против подано было только два голоса).

Тогда Киселёв явился на уездное земское собрание и от него потребовал признания власти советов. Гласные выслушали спокойно, подумали, обсудили и постановили: центральной властью считать исключительно Учредительное собрание, а на местах — исключительно народное самоуправление.

— Должно быть, и вы со студентом хотели как лучше, когда свой Совет-то организовывали, — посочувствовал Киселёву глава уездного земства. — Только ведь наперёд-то не знает никто, как пойдёт. Советы — вещь неплохая, быть может, но только ежели их, действительно, выбирать, а ты, парень, нам ничего такого даже не предлагал. Маленько покричал в гарнизоне, составил протокол — да и объявил себя властью! Так не пойдёт: гарнизон — не уезд. Но если хочешь нам помогать, будем рады. Хорошо бы взять опеку над фронтовиками. Им не пришлось участвовать в выборах в земство, но мы готовы отдать им место в уездной управе и половину мест в ревизионной комиссии.

Обиженный Киселёв оставил земцев в покое, но сместил избранного ими начальника уездной милиции (силою гарнизона, да) и направил своего комиссара в уездное казначейство.

Возможно, из-за отдалённости Верхоленска до него не доехали эмиссары, а вот в Усолье послали своих и иркутские большевики, и эсеры. На 14 января там намечен был митинг и уже арендован самый большой школьный зал. Шесть часов Шумяцкий и компания агитировали за советы, а группа Пророкова — за Учредительное собрание. Резолюция Шумяцкого набрала 38 голосов, а резолюция Пророкова — 148. При этом большевиков заклеймили «насильниками, захватившими власть и дерзнувшими посягнуть на священное право Учредительного собрания».

После митинга все остались на спектакль: любители из соседней Тельмы подъехали ещё засветло. В этом селе не первый год уже существовали детский крестьянский клуб, народный дом, библиотека, и все праздники и выходные заполнялись не только танцами и концертами, но и постановками театральных кружков.

После спектакля, уже за полночь, подошло ещё более двухсот человек — и начался новый митинг. За Учредительное собрание проголосовали 207 человек, за советы — 5. Шумяцкий уехал сразу после спектакля, предчувствуя поражение: «Это в Иркутске я — глава Центросибири и под защитой штыков, а здесь меня просто терпеливо выслушали — прежде чем освистать. Два шага назад или три? Да, сложным будет этот, 1918-й».