Открыть нельзя закрыть

Пожалуйте в черный список!

Господин Эрнст, представлявший в Иркутске фирму «Зингер», внимательно, очень внимательно присматривался к происходящему и подробнейшим образом излагал свои наблюдения на бумаге. И да, они были куда как объемнее и занимательнее его отчетов по продажам швейных машин. Эрнста приятно волновала возможность наблюдать перемены в России с очень близкого расстояния, но при этом и отстраненно, как бы через невидимое стекло. Но в марте 1917 по стеклу пошли трещины, и от привычной отчужденности (а значит, и защищенности) ничего не осталось.

По примеру других служащие иркутского магазина «Зингер» выбрали своего представителя в Совет рабочих депутатов. Сказать вернее, представительницу — гражданку Русанову. Принимая эту барышню на работу, Эрнст имел в виду, что ее энергия и амбициозность несколько расшевелит его слишком уж послушных и малоинициативных служащих. Так оно и вышло бы, если б не переворот в Петербурге. Он многое вывернул наизнанку, но все-таки Эрнст оказался не готов, когда в апреле 1917 Русанова предъявила ему пакет требований — от профсоюзной организации.

Какой-нибудь иркутский торговец, наверное, и вспылил бы, но отличительным качеством немецкого представителя была выдержка, и он вежливо поблагодарил и даже слегка улыбнулся. Русанова, ждавшая сопротивления, от неожиданности согласилась подождать несколько дней, а Эрнст использовал их как дОлжно: переговорил с каждым и каждому сделал прибавку к жалованию — по результатам. Все расписались, что довольны условиями работы, так что в назначенный срок мятежной служащей был представлен полный список «автографов» иркутского «Зингера».

С того дня Русанову стали мягко, но методично подталкивать к увольнению. Она рассчитывала на поддержку служащих магазина, но все с ней решительно раззнакомились. Прощаясь, Эрнст выдал ей жалование аж за три месяца вперед:

— Я позаботился, чтобы у вас были средства на время поисков нового места. Они будут долгими, ведь я не дам вам рекомендацию. И не тратьте время на переписку с другими отделениями «Зингера»: черные списки у нас существуют, да.

Русанова побежала по комиссарам труда, по редакциям, поставила на уши профсоюз торгово-промышленных служащих и объединенный Союз союзов. И вроде как не впустую: принимались резолюции, выносились порицания, «срывающий всякое организованное выступление» Эрнст заклеймен на страницах газет. Но поймать его на конкретном нарушении все же не удалось. Правда, Русанова очень надеялась на предстоящую Всероссийскую забастовку служащих компании «Зингер»: к общим требованиям можно было подверстать и ее восстановление на работе. Но случилось совсем непредвиденное: Иркутское отделение не присоединилось к общей акции.

Эмиссар из России специально прибыл, чтобы «добиться незамедлительного восстановления профсоюза», но Эрнст лишь любезно улыбнулся:

— Боюсь ошибиться, но, кажется, в таких случаях русские говорят: не ломитесь в открытую дверь.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что все работающие, включая меня, состоят в профсоюзной организации.

— Кому же она подчиняется?

— Ни-ко-му! Вполне в духе происходящих теперь демократических перемен. Вы не находите?

Эмиссар еще похорохорился, но не почувствовал никакого эффекта. Русанова отвела его в городской совет рабочих депутатов, и, хотя его приняли довольно любезно, Сергей Иванович Лебедев после сказал:

— Слишком уж он бьет крыльями, и очень бестолково. Да, кажется, не очень осведомлен: рисует перспективы, а даже нам тут известно, что компанию «Зингер» подминает военное министерство.

— Просто они там, в центре, решительней и дружней! — вспылила барышня, обиженная и на совет, и на недавних своих сослуживцев.

Но оказалось, что Лебедев дальновидней столичного профсоюзника — в газете «Единение» от 18 октября напечатали: «Иркутским губернским продовольственным комитетом получен от министерства продовольствия и снабжения циркуляр: «Компания «Зингер» до последнего времени сосредоточивала в своих руках все производство швейных машин и торговлю ими в России. Фабрику этой компании, отчасти приспособленную во время войны под производство снарядов, ныне берет в свое ведение военное министерство. А это значит, что склады и торговые помещения по всей России скоро начнут пустовать. Равным образом останется не у дел очень значительное число служащих. Их профсоюз обратился в министерство продовольствия с предложением принять всю организацию в свое ведение. Не считая возможным принять всю компанию, министерство обращает на этот призыв внимание губернских продовольственных комитетов».

Читая это, Русанова испытала сложное чувство. Ей нравилось ощущать принадлежность к большой компании, и вероятный распад, конечно, разочаровывал. Но мысль о том, что бывшие сослуживцы окажутся в ее положении, грела, что уж там говорить!

Пожалуйте в белый список!

Слишком многое складывалось теперь странно. Нелогично. Русские в таких случаях всплескивают руками (кто бы мог подумать?!), а господин Эрнст, представитель компании «Зингер» в Иркутске, бесстрастно отмечает в своих донесениях: «Большое скопление немецких военнопленных в сибирских лагерях не способствует национальному самосознанию, как это можно было предполагать. В Нижнеудинском уезде военнопленные зарабатывают на заготовке дров. Инженер Гамбургер готов взяться за проект улучшения русла местной реки Ушаковки и возведения через нее железобетонного моста. А подполковник фон Тайс с успехом использует для производства мыла отходы солдатских кухонь. Солдаты и офицеры не только добровольно работают на оборонных предприятиях русских, но и стремятся к вступлению в их профсоюзы.

Формально такие ходатайства отклоняются, но в действительности все новые органы власти тяготеют к защите экономических интересов военнопленных. Еще в 1915-м командующий войсками Иркутского военного округа генерал-майор Илляшевич распорядился, чтобы товары в гарнизонных лавках, где отоваривались военнопленные, были не дороже, чем в магазинах для гражданского населения. Когда поступает сигнал о задержке продовольствия для пленных, немедленно следует распоряжение «не останавливаться перед применением самых строгих мер». Когда какая-то из пекарен получает заказ на выпечку хлеба для военнопленных, то обычно при ней селится и немецкий офицер; он следит и за подвозом муки, и за ее хранением, и за выпечкой. Занятые на заводах и в мастерских испрашивают официальное разрешение передвигаться по городу без конвоя, как говорят здесь, под честное слово. Если им и отказывают, то с характерной формулировкой: в таком документе нет необходимости, так как заводская охрана и без того не стесняет передвижения военнопленных. А вот еще один документ — выписка из приказа командующего войсками Иркутского военного округа oт 06.11.1914 г.: «Пленные офицеры не только пользуются полной свободой проживания по всему городу, но и разъезжают с дамами, посещают рестораны и кофейни как днем, так и ночью, и даже административные лица заводят с ними знакомства и приглашают к себе в гости».

В этой атмосфере не только свободная, но и официальная пресса не использует образ врага, а, напротив, с готовностью отмечает любую полезную деятельность военнопленных. И даже представляет их взгляд на происходящее. Как пример привожу концовку одной публикации в органе Советов — газете «Единение»: «Большую долю правды имеет заключение одного пленного чеха: «Война разделила Россию на сытых и голодных, и если среди вторых много социалистов, то большинство первых — ярые спекулянты».

При всем том важно было подчеркнуть (и Эрнст подчеркивал), что Иркутск действует наперекор Петрограду: военный министр не раз возмущался высокой оплатой труда военнопленных и требовал изъятия большей части денег в казну. Местная пресса охотно печатала эти разносные телеграммы — равно как и ответы «петроградским товарищам исходя из общности интересов международного пролетариата».

Патроны уточняли у Эрнста, а не вторгаются ли иркутские гражданские власти в компетенцию военных властей. «Никакой информации о трениях с командующим войсками обнаружить не удалось», — отвечал он. И прибавлял, что общее отношение к пленным доверительное и уважительное.

Эта мысль могла показаться странной в Германии, так что пришлось сослаться на августовскую публикацию из газеты «Единение»: «Жители села Оёк, что не так далеко от Иркутска, сетуют: «Не за горами страда, а рабочих рук не хватает. Ездили в город наши солдатки за военнопленными австрийцами — ничего не добились. Вслед за этим ездили старики — результат тот же».

В том же номере от 10 августа помещена была и другая характернейшая заметка — о том, что в поселке Зима устроен Переселенческим управлением лесопильный завод, и все работы по заготовке и сплаву организуются одним немецким военнопленным. С его назначением производительность возросла на 20%.

Если бы читающие донесения хорошо знали русский, Эрнст приложил бы и саму вырезку из газеты, повествующую о таком удивительном случае: при пересказе исчезало неуловимое, чем пропитана русская речь и что важнее фактов и цифр. Но подобные вольности не приветствовались патронами, и управляющий магазином «Зингер» лишь покосился на газету с обведенным абзацем. Но живо, не по-немецки живо представил, как двое рабочих едут «с жалобою на немца» — за то, что «он враг, а нами распоряжается, заставляет работать, эксплуатирует». Как комиссар труда Шумяцкий приезжает в Зиму и у начальника милиции Усова выясняет, на какой деляне искать «обидчика пролетариата». Но неожиданно получает от Усова то, что русские называют емким словом «отлуп»:

— Ты нам тут, товарищ, дела не порть! У нас сейчас 200 человек ударно работают, а к осени еще двести возьмем — и все в расчете на этого толкового немца. Мы и шесть лесопильных машин из Швеции получили исключительно под него. А с жалобщиками-то разберемся сами: известные они тут лодыри и пьяницы.