Они могли бы гордиться нами…

Безжалостным катком Великая Отечественная прошлась по каждой семье. Забрала самых лучших. Оставила разруху, тысячи и тысячи обездоленных женщин, осиротевших детей, искалеченных мужчин. Но как именно каждый из них пережил эту войну? Где они черпали силы? И — справились, не согнулись, не разрушились изнутри. Почему я не выпытала эту великую тайну у братьев моей мамы — Василия и Ивана, пока они были живы? Почему спохватилась сейчас, когда спрашивать стало не у кого? Ведь и ушли они совсем недавно. Выуживаю сейчас из памяти крупицы знания о вас, таких обычных и таких больших, таких настоящих людях. Простите нас, простите меня, что вечно догоняем то, что догнать невозможно.

В крохотной сибирской деревушке с белорусским названием Виленск, затерявшейся в глубине Нижнеудинского района, вдали от железной дороги и вообще от дорог, в основном жили белорусы и поляки — переселенцы царских времен, бульбаши, так окрестили их местные. Бульбаши были работящими и незлобивыми, но за ядреным словцом в карман никогда не лезли. Такой же, как все, была семья Ворошиловых: осваивали сибирские просторы — корчевали леса, пахали и засеивали поля, собирали скудный урожай, рожали детей. Детей к началу войны было пятеро — двое парней и три девчушки. Василю было 16, Ивану 18. Пришла беда, и оба парня встали под ружье. Никому в голову не пришло их прятать от армии. Да какое прятать. Кому по возрасту было совсем еще рано под пули, правдами и неправдами добирались до фронта…

Ивану, можно сказать, повезло: на фронт он попал уже почти оперившимся 19-летним лейтенантом, после учебки. Прошел от Сталинграда до Берлина в составе 4-го гвардейского танкового Кантемировского корпуса (впоследствии переименованного в знаменитую Кантемировскую дивизию), затем в 8-й гвардейской армии под командованием маршала Чуйкова.У Василя все сложилось трагично и нелепо. В 1943-м, только исполнилось ему 18, за ним приехали прямо в поле, где он работал. «Ты Ворошилов?» «Я». «Поехали». «Можно хоть с родными попрощаться?»

Дома была только мама. Молодая женщина в растерянности заметалась по дому — чего бы положить сыночке в дорогу?А в хате — шаром покати. Только картошка. Так, в чем был, с котомкой сырой картошки, Василь и отправился на Восточную границу. В боевых действиях с японцами поучаствовать не довелось — на мальчишку обрушилась землянка. Два года с травмой позвоночника и переломами по госпиталям. Василя с васильковыми глазами любил весь медперсонал. И выходили. Василь, вопреки всем прогнозам, снова смог ходить, хотя сильная хромота и боли в позвоночнике остались на всю жизнь.

На фронт уходили по-разному. В карельскую семью Коробовых война пришла рано, в 1939-м, когда на финской границе погиб кормилец и глава семьи. Видя, как выбивается из сил с ними пятерыми мама, Галя и Вовка не пошли побираться или воровать (на работу их, тщедушных малолеток, не брали), они решили рвануть на фронт, где с голоду точно помереть не дадут, а младших Бореньку, Валеньку и Юрочку мама как-нибудь вытянет.

Вовке посчастливилось стать сыном флота, потом парня определили в училище, а оттуда, понятно, на службу во флот.

13-летняя кнопка Галка прибилась к женскому зенитному полку, дошла с ним до Берлина и вернулась домой уже дочерью полка. У молоденькой комполка, конечно, было о чем думать, кроме как возиться с шустрой девчонкой, но она даже мысли не допустила, чтоб пристроить ребенка в ближайший детдом, она вообще готова была удочерить Галчонка. Но, слава богу, мама девочки оказалась жива и рада-радешенька возвращению сорви-головы, хотя до конца дней своих так и не простила ей побега. Сейчас Галина Ивановна, мама моего мужа, не слишком-то вспоминает те лихие годы. Однако по ее крутому характеру ясно, как день, случись все опять — все повторилось бы точно так же.

Иван дошел до Берлина, еще год служил в немецком городе Галле, вернулся домой в 1946-м, почти невредимым (несколько ранений, месяцы госпиталей не в счет, когда ты молод и красив). Юля (моя будущая мама) в свои 8 лет, как и вся семья, ждала брата с фронта. И так получилось, что, зависнув на березе, первой его увидела. Брат шел по дороге. Как узнала, Бог весть, ведь когда Иван отправился на фронт, Юле было всего 3 года, и толком помнить его она не могла. Скатившись с березы, Юлька со всех ног понеслась не к брату, а к дому, и на всю деревню разносился ее торжествующий звонкий вопль: «Ванька приехал! Ванька приехал!»

Ванька приехал весь в орденах и медалях — два ордена Красной Звезды, два ордена Великой Отечественной войны, боевые медали «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» — и с чемоданом, полным подарков. Юльке, как самой малой, досталось из этого чудесного чемодана много. Но самым-самым подарочным подарком оказалась шелковая комбинашка, ничего, что на вырост: малявка сразу же напялила ее и щеголяла по деревне как настоящая принцесса.

Почему фронтовики не рассказывают подробностей своей боевой молодости? На редкие, каюсь, расспросы мои дядья, моя свекровь, отец моей подруги отмалчивались или отвечали односложно. Почему они молчали, а живые молчат до сих пор? Когда фронтовиков уже осталось так мало, я часто думаю об этом. И додумалась вот до чего. Им пришлось заглянуть туда, куда заглядывать не стоит никогда и никому.

И не существует таких слов, чтобы рассказать, как это, когда твоего боевого друга, почти брата, разрывает на куски у тебя на глазах, а ты просто немеешь от ужаса, бессилия, ярости и злости, от того, что у тебя нет возможности даже проститься с ним. Какими словами можно описать, как ты, до последней клеточки промерзший в окопе, не понимающий, жив ли еще вообще, должен подниматься в атаку, и какая-то сила поднимает тебя, и ты бежишь. Нет таких слов, чтобы передать настоящую боль, отчаяние, бесконечные потери, к которым ни привыкнуть, ни смириться с которыми невозможно.

Была и есть в людях, прошедших войну, высшая сила — сила жизни. Не выживания, а именно Жизни. Она помогла им выстоять, поднять из разрухи страну, выучиться, нарожать детей, написать такие искренние стихи и песни, которые падают в душу и там остаются. Когда я слушаю любимого моего Булата Окуджаву, яркого представителя той прекрасной эпохи энтузиастов и созидателей, — не устаю поражаться: откуда в человеке, чей отец расстрелян в 37-м по ложному доносу, мать сослана в лагеря, добровольцем отправившемся на войну, столько нежности и доброты?

…Двадцать с лишним лет назад мне довелось впервые побывать в социалистической Германии, буквально за несколько месяцев до падения берлинской стены. Поездка была активно-молодежной, поэтому нас провезли не только по крупным городам, но и по небольшим селениям и городкам типа наших райцентров, где с нами очень дружелюбно общались члены молодежных организаций. Везде — бюргерский порядок, ровненький асфальт и мостовые, геранька и спокойно стоящие велосипеды возле аккуратненьких домиков. Неприятно все это было видеть. Представился дядя Вася, который даже летом вынужден терзать свою израненную ногу в сапогах-кирзачах, потому что любой дождь — и в деревне непролазная слякоть: какой там асфальт, деревянных тротуаров нет… «Разве Германия меньше нашей родины была разрушена? Почему у них в самой распоследней деревушке — все как на картинке, и лица у крестьян довольные, и уезжать из своих деревень они даже не собираются?» — у всей группы настроение было испорчено.

«Каждый молодой человек в 18 лет у нас получает ключи от собственной однокомнатной квартиры», — добивал нас экскурсовод. Нет, никто из немцев не хвастался, они просто констатировали факты из своей государственной социальной программы. А кое-кто аккуратненько добавлял, что у соседней, федеративной Германии все куда как круче. Нам и этого тогда хватило. В немецком баре, попивая хорошее немецкое пиво, мы, русские, недоумевая, спрашивали друг друга: как же так получилось? Мы положили столько жизней, чтоб освободить мир от фашистской заразы, мы — героическая страна, героический народ, а живем во много раз хуже немцев, нацизм породивших?

Прошло еще двадцать лет, а мы продолжаем задавать те же проклятые вопросы. В наших деревнях по-прежнему нет асфальта. Что хуже — уж и самих деревень-то почти нет.

Вы возвращались с войны смертельно уставшие, израненные, но готовые горы свернуть для мирной жизни. Каким же солнечным, счастливым, гармоничным виделось вам будущее освобожденной Родины. Вы так хотели бы гордиться нами — своими детьми, внуками, правнуками. Вы заслужили это право, вы все сделали для этого: подняли целину, победили в самой кровавой войне, построили многочисленные ГЭС. Но когда вместо отстроенных фабрик и заводов повсюду теперь торгово-развлекательные центры; когда идешь по главной улице областного центра и запросто можешь свернуть ногу в свежих выбоинах (сколько раз в пятилетку нужно класть эту несчастную плитку, чтоб ничего не крошилось и не вываливалось?!); когда я вижу сытых хорошо одетых мальчиков и девочек в маршрутках, которые ни за что не уступят место старику или беременной женщине; когда читаю, что ветерана войны какие-то отморозки замучали из-за нескольких тысяч рублей, — понимаю: гордиться вам некем и нечем. Какие-то всепронизывающие бесхозяйственность и бескультурье опутали страну, которую вы спасли такой неподъемной ценой.

Конечно же, вы за все давно и заранее нас простили. Нам бы хоть один процент того великодушия, какое было и есть в вас. Как ни прискорбно, мы не оправдали ваших надежд. И вряд ли общество, раскроенное на олигархов и бедноту, их уже оправдает. Но мы гордимся вами. По крайней мере, в День Победы мы искренне склоняем перед вашим подвигом головы и утираем непрошенную слезу под песни военных лет.