«Увлеченный человек живет долго»

Маленькая квартира вся заставлена картинами. Пейзажи, портреты, зарисовки. Сам хозяин сидит у окна — сосредоточенный, задумчивый. Иногда поглаживает бороду и прикрывает глаза. Наверное, мысленно представляет сюжеты и образы новых работ. Он до сих пор ездит на пленэры, дает концерты, а еще не так давно ходил в тайгу, жил один в зимовье. Этому человеку никогда не дашь 90 лет. Почему, прожив такую долгую и непростую жизнь, художник, поэт, певец Морис Москвитин сохранил столько энергии и жизнелюбия? Секрет — в необычном имени. Но обо всем по порядку.

Жили в балагане

Морис Константинович родился в небольшом поселке Нижнеангарск на северном берегу Байкала. Он помнит себя с четырех лет. Некоторые детские воспоминания такие яркие, будто это происходило вчера. У берега озера стоял огромный валун (позднее, с пуском Иркутской ГЭС, уровень Байкала поднялся и камень ушел под воду). Женщины вязали сети. Ребятишки скакали у воды, лазили по камню. Кораблики пускали, мастерили сами себе игрушки.

— Отец, Константин Иванович, работал в рыболовецкой бригаде, — вспоминает художник. — Ставили неводы, добывали омуля. Отец закидывал меня к себе на плечи, старший братик бежал рядом. А когда мне четыре года исполнилось, с прииска Александровского пришел к отцу горный смотритель Черниговский. Он курил трубку и долго разговаривал с отцом. После этого мы отправились всей семьей на золотой прииск. Прииск располагался в верховьях ключа Кавынах, недалеко от Нижнеангарска. Отец поставил в тайге балаган — небольшое временное жилище, которое он построил из подручного материала — веток, жердей — и накрыл все это пологом. Там мы и жили, пока папа строил зимовье. Он был сильный, умелый. И деревья валил, и строил, и золото добывал.

Родители мои родом из Иркутской области, мама из Усолья-Сибирского, а отец из деревни Московщина. Когда папа был еще молоденьким пареньком, в деревню приехали двое мужчин и стали говорить о том, как добывают золото на прииске. Он подслушал их разговор и загорелся мечтой стать золотодобытчиком. С другом уехал в Нижнеангарск. Попал на прииски. Понравилось ему добывать золото. Но в 18 лет его призвали в царскую армию, где он служил охранником и играл в духовом оркестре на трубе. Во время службы познакомился с моей мамой. Она работала в то время в п. Урик преподавателем в сельской приходской школе.

— А откуда у вас такое необычное имя?

— Это целая история. У меня было пять братьев. Я — младший. Старшие Иван, Галактион, Николай, Вадим умерли в детстве. Вот после смерти четвертого сына родители и решили детей впредь называть по иностранному. Верили, что необычные имена защитят их детей от болезней и смерти. Братишку, родившегося за два года до меня, назвали Иосифом. А когда я должен был появиться на свет, мама читала книгу Майн Рида «Всадник без головы». И решила назвать меня в честь главного героя романа Мориса. Видно, понравился ей этот мужественный, сильный и красивый ирландец-мустангер. И, знаете, сработало. Из всех братьев один я остался, вот дожил до девяноста лет. Старший мой Брат Иосиф, с которым я рос, служил в морском флоте, занимался штангой, умер еще не старым, в 67 лет.

Я всегда себе говорю — я должен за них за всех жить и много сделать, что они не сделали! А еще я всю жизнь люблю лошадей, можно сказать, что я вырос на конном дворе, всегда помогал конюху ухаживать за лошадьми — и на водопой их отводил, скакал на лошади прямо так, без седла. Мама с именем точно угадала, я был почти мустангер — только местный! Помню, как в войну тянули рабочие лошадки повозки с продовольствием из Нижнеангарска в верховья гор и нередко слетали вниз и погибали.

Когда стал художником, часто писал лошадей в своих картинах и продолжаю писать и сейчас.

«Доставал из печки уголь и рисовал»

— Расскажите, как вы начали рисовать?

— Я подглядывал за старшим братом. Смотрел, как он рисовал. И сам начал. Доставал из печки уголь, выводил им загогулины на бумаге. Мама была грамотная, поэтому у нас в доме были тетради, книги. Рисовал все, что в голову придет. Вокруг же была красивейшая природа, богатый животный мир. Зимой прилетали белые куропатки. Представьте, белая стая на голубоватом чистом снегу. Шныряли в лесу хорьки, белые горностаи, медно-рыжие лисы, зайцы. Вот, что видел, то и рисовал. И все по памяти, из головы. Не знал тогда, что можно рисовать с натуры. Все свободное время на бумаге что-то фантазировал.

А еще с четырех лет я помогал отцу добывать золото. Отец соорудил бутару — это устройство для промывания горной массы, руд. Мы туда сыпали золотоносную породу, скребли скребком, водой поливали. Внизу в корпусе и в желобе оставалось золото. Так я сам научился его намывать и пристрастился к этому делу. Золото было разных размеров, желтое, блестящее. Мы эти кусочки драгоценного металла называли «значки».

— Где же вы учились, если жили в тайге?

— Когда мне исполнилось семь лет, семья перебралась на рудник Александровский. Там были дома, жили золотодобытчики. Я пошел в школу. Сидел за одной партой с девочкой. Парты были пыльными. Так она пальцем на поверхности рисовала орнаменты, узоры, цветочки. Меня это завораживало. А потом случай свел меня с настоящим художником.

Однажды летом приехал на прииск мужчина с одной рукой. Видимо, на фронте потерял. Я подошел и увидел, что незнакомец оставил на стене дома свою роспись: Пыль. Оказалось, что это довольно известный художник-портретист. Писал он с натуры и с фотографий. Нарисовал сына и жену начальника прииска. Я внимательно разглядывал эти портреты. А в 14-15 лет сам попробовал рисовать людей. И у меня получилось. Даже брал заказы, деньги зарабатывал. Рисовал по фотографиям погибших на фронте солдат. Как-то друг Ванька у меня спросил: «Раз ты художник, можешь нарисовать Ленина со Сталиным?» Я ответил: «А что их не нарисовать-то?» На коленки встал и на листе быстро изобразил лица вождей. Ванька закричал удивленно: «Ты и правда художник! Как похожи!»

Работал под землей и в кузнице

— По какому профессиональному пути вы могли пойти, если бы не стали художником?

— Мог быть золотодобытчиком. С 16 лет я работал в канавах, ортах и в шахтах под землей. Это такая горизонтальная подземная горная выработка, не имеющая выхода на поверхность. Снимал породу. А для того, чтобы в орте работать, уходить вглубь земли, надо этот тоннель крепить. Чтобы земля не обвалилась. Порой приходилось по колено в снегу рубить лес, делать поленья и спускать с горы. Это необходимо для разогрева бута (гора из камней). Раскаленные камни нужно было затащить в железной тачке в орту — разогревать лежащую в вечной мерзлоте золотоносную породу.

После школы я переехал в Улан-Удэ, поступил в ремесленное училище. Выучился на кузнеца. Пошел работать на паровозовагонный завод (ПВЗ), теперь он называется локомотивовагоноремонтный завод. Работал на тонном и двухтонном молоте. Ковал крючья для вагонов, весили они по 32 килограмма. Это очень тяжелый труд, но я справлялся. Физически был сильным, закаленным.

— Как получилось, что вы профессионально стали заниматься изобразительным искус­ством?

— Уже работая на заводе, я написал портреты молодогвардейцев. Коллеги по заводу удивились — как похоже они у меня получились. Стали заказывать свои портреты, портреты родственников, друзей. У нас в каждом цехе были мастера карандаша и кисти — рисовали плакаты, оформляли красные уголки. Вот однажды меня и пригласили на освободившееся место такого художника: его призвали служить в армию, а меня поставили на должность цехового художника. С этого момента я стал заниматься только рисованием и живописью. Работал в городском отделе культуры, в Горпищеторге, в кинотеатре. Оформителем был, дизайнером. Только в 33 года поступил в Улан-Удэнскую академию искусств. Стажировался у известных художников Бурятии — Даши-Нима Дугарова, Георгия Баженова, Кондрата Сергеева. Работал в одной мастерской с Кондратом Игнатьевичем. Он меня многому научил. Мастерски писал природу, передавал ее красоту. Для начинающего художника такое живое общение ценнее и важнее любых институтов.

Династия. Три поколения Москвитиных.

Передать все состояния природы

— Считается, что вы — мастер пейзажа. Почему именно природа вас так вдохновляет?

— Не только природа. У меня много портретов и автопортретов. Мне все интересно: и человек, и природа. Увидеть все состояния природы — а она меняется каждую минуту — непросто. Подметить все детали, краски, упавший луч солнца, тени на земле. Я все это стараюсь передать.

— А что должно быть в человеке, чтобы вам захотелось его написать?

— Люблю писать простых людей. Извините за тавтологию, когда вижу в человеке человека. Обаяние в нем должно быть, характер, огонек какой-то.

— Как вообще рождаются картины? В какой момент вы понимаете, что хотите взяться за кисть?

— Это происходит на этюдах. Когда я работал уже в Художественном фонде Бурятии, часто выезжал в творческие командировки. Сижу на природе, пишу этюд. Если он получился удачный, место живописное, освещение подходящее, тогда понимаю, что можно написать картину. Вот и приходит вдохновение. Из головы я тоже что-то пишу, по воспоминаниям. Это картины, в основном, из моего детства. Зимовье, Нижнеангарск… Я постоянно мысленно возвращаюсь в родные места. И еще не раз буду писать свое любимое Забайкалье.

— Читала, что вы несколько месяцев один провели в тайге, в зимовье…

— Да. Тогда я отправился по Таюре. Три месяца прожил в зимовье. Медведи рядом ходили. Но мне было не до них. Живопись из меня прямо потоком лилась. Так появился цикл работ «Таюрская тайга». А вообще тайгу я считаю чуть ли не домом. Знаю все ее звуки, краски, движения. Изучил с детства на зубок.

— В зимовье вас от работы никто не отвлекал. А что обычно вам мешает сосредоточиться на любимом деле?

— Ничего меня не отвлекает. Моя жена Лариса меня понимает, и когда я работаю, мне не мешает. Наоборот — вдохновляет. Играет на фортепиано классические произведения и поет романсы. В детстве Лариса училась игре на фортепиано, но по образованию инженер. Она любит мне аккомпанировать, когда я пою. На этюдах Лариса вместе со мной рисует. Помогает в организации выставок и рассказывает о моем творчестве. Можно сказать, у меня с женой полная идиллия. Но иногда делает ценные замечания. Я прислушиваюсь. Но все-таки предпочитаю работать в одиночестве.

— В творчестве художников порой прослеживаются определённые периоды. А как в вашем? На каких-то этапах преобладали определённые тенденции, настроения? Как бы вы характеризовали ваш сегодняшний художественный стиль?

— Я всегда был и остаюсь реалистом. Это направление и сложнее, и глубже всякой выдумки. Некоторые сегодня пытаются переходить в какое-то другое искусство. Изображать всякие химеры. Конечно, искусство многогранно. Но все мы из природы вышли, мы — ее часть. Передать ее колорит, гармонию всего сущего сложнее всяких выдумок. Это большой труд. Одной наблюдательности мало. Я стремлюсь улучшить свое мастерство, отточить его. Не так давно овладел техникой рисования пастелью. А ею не каждый художник владеет. А еще надо уметь выбрать ракурс, выстроить композицию. Много тонкостей.

«Сын начал рисовать раньше, чем научился ходить»

— Вы — основатель художественной династии. Расскажите, кто из детей перенял от вас любовь к живописи, в каких жанрах, стилях они работают?

— Сын Александр с младенчества рисовал, как и я. Еще не умел ходить, стоял в кроватке, раскачивался. Я тогда, пытаясь подзаработать, рисовал настенные панно. Так вот я Сашу вытащу из кроватки, посажу на пол и брошу ему ватман. Он дрыгает ногами, руками, кричит и рисует. На руках носил сына в кинотеатр. Мы смотрели фильмы про войну. Приходили домой, и Саша сразу бросался рисовать конницу, солдат, одновременно стреляя, нападая на врагов. Он вырос и стал большим художником мирового значения, сейчас живет в Москве. Александр сумел найти свой, только ему присущий стиль в живописи. Искусствоведы определяют его как мистический реализм. В Иркутске сын расписывал Харлампиевскую церковь. Три образа святых внутри храма — это его работа. Дети Александра пошли по стопам отца и стали художниками. Филипп — профессор иконописи и исторической живописи. Недавно у него в московском храме Христа Спасителя прошла персональная выставка. Он написал царскую семью в образе святых. Филипп больше пишет для храмов. Второй сын Василий — философ-искусствовед и скульптор, Варвара — художник-монументалист, в общем, все мы художники, но работаем в разных стилях.

— Вы — разносторонний человек. Не только пишете картины, но и прекрасно поете. Когда открыли в себе вокальный дар?

— Пел я с детства. Во втором классе уже выступал на сцене. Потом бросил пение. И вновь запел в 14 лет, когда впервые услышал Поля Робсона — американского певца и актера. Соседские ребятишки даже собирались меня послушать. Уже в зрелом возрасте загорелся мечтой обучиться классическому пению. Когда жил в Улан-Удэ, познакомился с народным артистом СССР Кимом Базарсадаевым, учился у него вокалу, пел с ним дуэтом. Очень люблю оперные арии, русские романсы. В свое время покупал пластинки великих певцов и с удовольствием слушал их — Шаляпина, Штоколова, Нестеренко.

— В таком солидном возрасте вы продолжаете активно творить, излучаете энергию и жизнелюбие. Что вас «подпитывает»?

— Мне интересно жить. Радуюсь каждому дню, каждой минуте. Каждый день заполняю живописью и пением. И все это — для души. А когда человек чем-то увлечен, он живет долго.

Екатерина Санжиева
Фото Любови Данильченко и из семейного архива Мориса Москвитина