Искусство осады

Как громкие призывы к внутреннему освобождению выродились в заурядный мужской шовинизм и другие малоприятные вещи. Продолжаем занимательную экскурсию по страницам «Иркутских историй» Валентины Рекуновой.

— Что за мода пошла — выстраиваться в колонны, истошно вопить и размахивать палочкой с красной тряпицей на конце?! — Савелий Ефимович Котлер и в обычное время был ироничен, а предстоящее первомайское шествие вызывало в нём приступ сарказма. — Что ж, и ты, дорогая племянница, не отставай! Да принарядись хорошенько: демонстрация-то по центру пойдёт, много публики соберётся — вдруг засмотрится кто-нибудь из приличных! Ха-ха-ха!

Лия не хотела никакой демонстрации. И не пошла бы, когда б не одно обстоятельство: она состояла модисткой в мастерской госпожи Гватуа, что при магазине Пашет, а зарплата там меньше, чем в артелях. Сначала разница была небольшой, но возросла с появлением профсоюза портновских, белошвейных, шляпочных, шапочных мастерских. Лия и это пережила бы, только милые барышни объяснили ей, как поступают здесь со штрейкбрехерами. В общем, к дяде пришлось бежать за советом.

Савелий Ефимович пошумел с полчаса, но заключил очень здраво:

— Придётся помаршировать.

Профсоюзник сватается!

…Колонны продвигались рывками, время от времени пропускали обозы, автомобили… И тогда вспыхивали короткие разговоры.

— Короче, можно теперь один день проработать — и загулять! — объявил парень лет двадцати пяти. И картинно отставил свой картуз с огромным до нелепости козырьком.

Закройщик справа от Лии поджал губы, но промолчал.

Зато откликнулся двадцатилеток со звонким девичьим голоском:

— Какому ж хозяину такое понравится? Сразу уволит!

— А ты предъяву ему, что выпер тебя без предупреждения за две недели! Он и съест, и получишь ты за один проработанный день и ещё за полмесяца.

— А если я сдельщик, не на жалованьи?

— Всё одно!

— Как это — всё одно, если от заказов зависишь: сегодня есть они, а завтра нет!

— А тебе что за дело? Раз закон на твою сторону перешёл, то дави его сколько хошь! Нинка Васильева — знаешь ведь, рыжеватенькая такая, убиралась в семейных номерах у Ишаева и была рассчитана за прогул; но не сдрейфила, слётала в комиссию по труду за комиссаром Шумяцким. Ишаев — тот, конечно, стоял на своём, жал на то, что работала Нинка не на постоянной основе, а по вызову. Запила, мол, обещала прийти, да не пришла, а жильцы после этого отказались оплачивать номера.

— Чем же недовольна тогда, раз сама виновата?

— Так сама-то Нинка и отступилась бы, но Шумяцкий сильно упёртый. И чего удумал-то: заявился к Ишаеву на квартиру поздно вечером — вроде как протокол составлять. Тот обозлился, а Шумяцкому только это и надо: оформил гада и за оскорбление, и за нарушение постановления, уж не знаю какого.

Лия знала, что оба парня — картузники, из артели, и веса там не имеют. «Значит, просто выставиться хотят перед барышнями, — сообразила она, — но про Васильеву всё-таки не соврали. Да вряд ли и приукрасили: дядя мне рассказывал эту историю».

Во время другой остановки выскочила из колонны бойкая пожилая швея:

— В общем, так: когда приходится на работе задерживаться, берём тетрадку и отмечаем. А после относим комиссару труда.

— И что с того?

— А вот испробуйте, с вас не убудет! В мастерской Слепкова деньги кузнецы получили. По протоколу. Тетрадка та показала, как не исполнил хозяин постановление про рабочий день в восемь часов. Надо учить эксплуататоров, а мы сиднем сидим!

Закройщик справа от Лии оживился и подмигнул:

— Если только в тетрадке черкнуть, то и нам сгодится, а уж там пусть хлопочет кто должен — от денежки-то мы никогда не откажемся.

Лия не нашла что ответить. И после, когда Роза (невестка) её расспрашивала, только и сказала, будто бы в оправдание:

— Я ничего особенного не приметила.

— А я и не удивляюсь! — рассердилась вдруг Роза. — Ты и поклонника не разглядела в упор. Вот удивишься-то, когда сватать подвалит! А у него не задержится — парень решительный, профсоюзник!

Вызвалась сторожить — да и въехала в помещение вместе с мужем и сыном!

Савелий Ефимович знал, что племянницу хотят поскорее выдать замуж. Барышня появилась на свет, когда родителям было уже за пятьдесят, старшие дети давно выросли и отделились, а от большой усадьбы остался лишь крошечный флигелёк.

— Устали мы с Фридой! — жаловался брату Осип Ефимович. —Так хочется наконец покойно пожить, вдвоём, друг для друга! А то ведь всё дети на уме, восьмерых родили — восьмерых и подняли, не умер ни один. В редкой семье такое бывает, а мы, чую, надорвались; на старших хватило сил, а на Лиечке обломились, еле тянем её. Пристроить бы уж, передать надёжному человеку!

— Насколько надёжному? Мужа могут убить на войне, лошадь может сбросить его и превратить в инвалида; наконец, никому не заказано разориться и спиться, хотя из хорошей семьи и всем видом внушал доверие. Нет, дорогие мои, каждой барышне требуется профессия. А ещё лучше — своё дело, пусть и маленькое совсем. Кстати, отличная вывеска может выйти: «Шляпы Лии Котлер»!

— Покуда Котлер, а то ведь присватывается один… профсоюзник.

— А вот я его прощупаю! Как зовут кавалера?

— Миша Дорофеев. Только ты, Савелий, с ним о профсоюзах не заговаривай, а то враз поссоритесь! — взмолилась Фрида Абрамовна.

«Ну это уж как пойдёт!» — подумал, но вслух ничего не сказал.

Савелий Ефимович Котлер служил в ресторане «Метрополь», как он сам выражался, «по гардеробному департаменту». Очень был наблюдателен и в свои шестьдесят уже мало чему удивлялся. Правда, весной девятьсот семнадцатого, когда вновь разрешили профсоюзы, началось очень странное и беспорядочное движение: квасники и пивовары примыкали то к приказчикам, то к съестникам; колбасники ушли под скотобойников, рубщиков мяса и кишечников; частные курьеры объединились с правительственными, после чего к ним пристали швейцары, почтальоны, караульные, дворники, конюхи и больничная прислуга. Образовалась крупная организация, и она арендовала просторное помещение на Большой. А от этого от всего странным образом выиграла невестка брата Осипа — курьерша Розалия: она вызвалась сторожить без всякой оплаты и въехала в помещение вместе с мужем и сыном. А собственную квартиру сдала.

Вообще же профсоюзы вели себя очень по-разному. Ямщики Иркутской почтовой станции ограничились скромной прибавкой к жалованью, а местные ломовые извозчики замахнулись на оплаченные больничные для всех членов семьи. Когда на сапожно-механической фабрике Файнзильберга произошла кража кож, хозяин обвинил в воровстве рабочих; но профсоюз пригрозил забастовкой, и на другой же день Файнзильберг развёз по редакциям объявление: «Я приношу извинения моим рабочим. Слова, сказанные мною в нервном состоянии, ни в коем случае не могут быть адресованы действительно честным рабочим».

То есть по всему выходило, что с поклонником Лии следовало быть осторожным.

Клуб врагов водки, папирос и бильярда

Котлер хотел подъехать издалека, но Дорофеев был очень узко заточен и чуть не сразу на трибуну полез:

— Рабочий класс желает свою долю наследства от революции. До сих пор она дала нам немного — повысила оплату труда. Но и только! Мало у нас свободы, приходится выколачивать!

— В чём же свобода моя и от кого? Под арестом никогда не бывал, жил на чаевые. То есть как работал, так и жил. Богачам не завидовал: у них другое нутро, а ежели его нет, то не надо и ввязываться, потому что у каждого свой талант. Коммерсанту надо играть с деньгами, политическим — с властью, а уголовным — с судьбой. Но я-то этих игр для себя не желал! Да, задумывался иногда, что хорошо бы заменить чаевые жалованьем, даже и говорил про это с другими официантами…

— Да уж всякий знает, как неприятно жить в гостинице без лишних денег: вся прислуга заглядывает в глаза. Но теперь можно будет отменить чаевые силами профсоюза!

— Можно. Только вот не знаю, долго ли будут нам хозяева выплачивать жалованье и не помутится ли ум наш от непривычки к свободе. Черемховцы — те готовы уже каждый праздник отмечать по неделе, хоть нету запасов угля ни на электростанции, ни на железной дороге.

— Ну заносит, конечно, с разбегу-то. И не сразу поймёшь, что занесло, — Дорофеев наконец слез с трибуны и заговорил своим голосом: — Только всё одно польза от профсоюзов большая. Кожевенники, как только объединились, так сразу же принялись хлопотать об откытии в Знаменском предместье библиотеки, а нашим думцам это в голову не пришло! Погодите, то ли будет ещё! Вот откроем мы клуб врагов водки, папирос, бильярда — и на одних только штрафах сколотим новую библиотеку!

— Врагов бильярда? Я не ослышался? Ха-ха-ха! Что ж, удачи вам, свободный гражданин свободной страны! — Котлер не смог скрыть иронию, но Дорофеев её, кажется, не почувствал и с благодарностью пожал «дяде» руку.

Позже, когда Миша уже не числился женихом Лии, Савелий Ефимович часто встречал его на Большой и однажды сообщил:

— А ведь я вступил в профсоюз!

— Решили добиться отмены чаевых?

— Какое-то время наши официанты и швейцары гордо отказывались от них — то есть хозяева платили нам жалованье. Потом перестали, и мы в порыве благородного гнева кричали: «Мы тоже хотим быть гражданами! Поддержите наши требования, если вам дорого пробуждение в нас человека!» Но громкие призывы к внутреннему освобождению выродились, увы, в заурядный мужской шовинизм: Союз ресторанных служащих постановил не допускать в первоклассные заведения женщин-официантов. Эх, лучше б и не начинать нам — не было бы и такого позора!

Члены профсоюза воруют мешки из-под муки!

Сватовство Дорофеева совпало с забастовкой модисток. Барышни добивались всего лишь трёхнедельного отпуска, отчасти за свой счёт, но владелица мастерской Гватуа так упёрлась, что готова была разориться. Переговоры вёл Трофимов из швейного профсоюза, и за две недели он не продвинулся ни на шаг. Тогда к «шляпному делу» подключился уездный комиссар по труду Шумяцкий, и в тот же день подписали мировую. Госпожа Гватуа была очень удивлена, Трофимов выглядел озадаченным и всё повторял: «Не понимаю, как Борис это делает».

Сам же Шумяцкий явно скучал и заметил модисткам:

— Мало требуете, прямо как малахольные! Потому и кочевряжится ваша мадам. Вы бы у дамских портных чего переняли — они-то добились уже восьмичасового рабочего дня, а сейчас переходят со сдельной оплаты труда на повременную и при этом борются за повышение ставок. То есть не дают опомниться эксплуататорам, натурально в осаду берут.

Шумяцкий очень нравился дамам, но барышень он пугал своим скрытым напором, и Лию настораживало, что её ухажёр Миша так похож на него. К счастью, Дорофеева взяли в правление Союза рабочих печатного дела, и он часто дежурил в арендованном помещении на Средне-Амурской. Гордился, что профсоюз их растёт и ищет уже помещение в самом центре, с залом на 200 человек.

А дом Миндалевича на Большой, где обитал профсоюз курьеров, вдруг загорелся, и в пожаре погибли все документы и имущество четырёх семей.

— Но там ведь жил только брат с невесткой? — удивилась Лия.

— Не одни они умные, — улыбнулся дядя Савелий Ефимович, — ещё три пары поселились в конторе, чтобы сдавать свои комнаты. Сначала скромно поставили раскладушки, но вскорости потащили и тумбочки, зеркала, посуду. Вчера Роза приходила ко мне ложками одолжиться. Но родители знать об этом не должны. И про пожар им молчок!

Справочно

Из газеты «Единение» от 08.08.1917: «В настоящее время в Иркутске лучше всего оплачивается труд каменщиков и печников. Меньше всего получают чернорабочие и женщины (от 1 руб. 20 коп. в день)».

К наиболее радикальным относились профсоюзы печатников, поваров и булочников-кондитеров. Противостояние предпринимателям не исключало и внутренних конфликтов: в типографиях ожесточённо преследовали штрейкбрехеров, а булочники и кондитеры разоблачали проворовавшегося профорга, громко исключали его и долго, старательно «доводили это до сведения всех товарищей рабочих Иркутска». Были и протестные выходы из профсоюза. Так, в июне 1917 г. Иркутский союз военных чиновников демонстративно покинули 35 членов, а месяцем раньше написал заявление рабочий мельницы Белицкого Сосновский. Причиной он назвал то, что члены профсоюза воруют мешки из-под муки. В отместку разоблачённые требовали уволить Сосновского. Конфликт разбирался в Примирительной камере.

Валентина Рекунова
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс